«О да, ваше Преосвященство! — Устало соглашался Авран. — За такое её не помешало бы наказать. За это нелепое чудачество. За допущенную вольность. Она не сумела сдержать любопытства. Я так и вижу, как оно распирает её. В церкви — никого, кто сумел бы образумить неразумную. Она уже совершенно уверилась в том, что и впрямь обречена на подвиг во имя Господа. Она полагает, что, молитва в особенном месте — позволительна для избранницы Божьей. И она раскрывает душу в алтаре. Страстно молится там, опустившись на колени. А затем… в мышиной норе… в глубоком разломе стены старой церкви… замечает рукоять… рукоять меча… Старого боевого франкского меча, в ржавчине и паутине».
«А её знамя? — Продолжал Кошон. — Как могла неграмотная крестьянка придумать знамя, один всполох которого на ветру вызывал во французах гордость и жажду битвы?.. Почему ты улыбаешься, мучитель?»
«Потому что это она улыбается, вспоминая о знамени. — Отвечал Авран. — Что изобразить на знамени, и что на нём написать, дал ей совет один старый вояка — бывший писарь, уставший от чернильных трудов. Скотт, по прозвищу Могучий. Ей понравилось, как тот всё изобразил коротким пальцем с отрубленной фалангой — на песке: в центре поля, усеянного лилиями, — Господь, и он держит землю, в окружении двух ангелов».
«Хорошо, хорошо, — в голосе Кошона слышалось отчаяние, понять которое помощник палача был не в силах. — Скажи мне главное. Как крестьянка, без Божьей помощи, могла снять осаду с Орлеана? Если она не умела читать в книгах — как прочла она военные карты? Как сделалась полководцем?»
«Победила, не выказав, как боится французской крови…и своей крови…» — Прошептал Авран и умолк.
«Что ты сказал? — Воскликнул нетерпеливо Кошон. — Продолжай!»
«Это всё, ваше Преосвященство, — задыхаясь, выговорил Авран. — Она верила… и воодушевляла верой… Для неё самой это было, как чудо. Вместо того, чтобы слушаться на военных советах господ капитанов, рыцарей, она переправилась через Луару с ополченцами и тем начала наступление. Ей было больно, когда она своими руками выдёргивала увязшую в её плече стрелу арбалета. Ей было страшно, когда она, по штурмовой лестнице, взбиралась на стены Турели. Но какой же гордостью наполнялось её сердце, когда люди слушались её. Она до сих пор не верит в это — в то, что поднимала дух, не умея красиво говорить».
«А голоса? — Упорствовал епископ. — Где были голоса святых? От кого она получала пророчества, когда снимала осаду?»
«Её голос. — Авран испускал дух. — Я слышу только её голос, восклицающий: «Все, кто любят меня — за мной!», или: «Не отступайте! Англичане не сильнее нас!» Странный голос: тихий, похожий на музыку, — но слышный посреди боя каждому, в кого она верит!»
«Невозможно! Смотри ещё!» — Кошон тряс мучителя за плечо, но тот уже не ощущал этого: он лишился чувств; из ноздрей и из-под век у него струилась кровь.
Но мучителю Аврану ещё никогда не бывало так хорошо. Его забытье полнилось запахом свежего хлеба, парного молока, майского дождя и полыни. Руки и крылья, прежде манившие его сквозь туман, теперь нежно касались его губ, щёк, лба. Пошевелиться — значило, причинить себе ошеломительную боль. И Авран оставался неподвижен. Пока руки и крылья не принялись поднимать его со сладкого смертного ложа. Они были настолько малосильны, настолько легки, что никак не могли справиться с жилистым крепким телом помощника палача. Тот проникся к ним жалостью — к их бесполезной маяте. И — одним могучим усилием — взлетел над туманом, над деревушкой Домреми, над Францией и Британией, над твердью земной. Авран открыл глаза.
Он не поверил видению. Карий пристальный взгляд Орлеанской девы пронзал его насквозь. Её руки придерживали его голову.
- Вы вернулись, сударь? — Прошептала Дева.
- Я… да… я вернулся… — Прохрипел помощник палача. — А ты? Как ты вытерпела это? Как ты терпела это так долго? Зачем ты лгала… себе во зло?.. Про голоса? Про пророчества?
- О нет, она не лгала! — Кошон, скрестив руки на груди, мрачно наблюдал за мучителем и Девой. — Её воистину вёл Господь, а я не замечал этого.
- Вы не поняли, ваше Преосвященство? — Авран, захлёбываясь словами и пуская, как младенец, слюну заторопился. — Она не слышала голосов. Она всё делала сама. По приговору суда, она виновна в том, что зналась с Диаволом. Этого не было. Был обман. Скажите это суду, ваше Преосвященство!
- Это ты не понял, Авран, помощник палача из Парижа, — грустно проговорил Кошон. — Подумай, как прост путь того, кто слышит голос Господа нашего или его любимых святых — и следует их советам и повелениям. Разве может сам Господь, или тот, кто приближен к его престолу, дать неверный совет? А вот служить Богу, не получая от него вестей, — и делать это усердно и честно — так, как если бы он ежечасно направлял тебя, — это и есть подвиг праведного послушания. Бог посылал Деве встречи и обстоятельства, которые вели её из Домреми в Шеннон, из Шеннона в Орлеан, из Орлеана в Реймс, из Реймса в Руан. А из Руана…
- В царствие небесное, — выдохнул Авран.
- Именно так. — Подтвердил Кошон. — Дочь моя, — Он обернулся к Иоанне, в его глазах стояли слёзы. — Скажи, что ты чувствуешь, отрекшись от прежних признаний в том, что с тобою говорили святой Михаил, святая Маргарита и святая Екатерина?
- Я чувствую… что пуста, как винная бочка в таверне после майского праздника. — Всхлипнула девушка.
ebooksa