Но не смог.
Он опять раздвоился, как уже не раз с ним случалось.
В одной половине сознания жил страх за родных. Страх не успеть. Застилавший глаза, вызывавший слёзы и немощь. Но в другой — стрекотал, подмигивал светодиодами безупречный компьютер. Умудрявшийся учиться новому за доли секунды.
Координировавший движения, подключавший логику, пробуждавший внимательность к деталям.
Если бы отчаяние оставляло место для любопытства, первая половина Павлова сознания с удивлением наблюдала бы, как управдом, вслед за Третьяковым и под его диктовку, произносит слова, каких прежде не знал — и тут же овеществляет их: надевает беседку с тормозными карабинами, цепляет страховку, крепит люльку к металлической раме, а к той присоединяет крюк лебёдки, плавно нагружает собою верёвку и начинает спуск… Это уже не в полумраке… это — в ясном уме и твёрдой памяти… ветер неистовствует, пытается сорвать с управдома и тряпьё, и кожу…раскачивает человека, как маятник Фуко.
«А-а-а!» — Не то в мыслях, не то наяву завопил Павел. И мягко, пружинисто, приземлился. Точно на ровную полосу крыши, без крена и уклона.
Нога его коснулась черепицы.
В голове словно сошлись все ответы, раздвоенная телевизионная картинка, задрожав, обрела чёткость.
Управдом осознал, где он, и как здесь оказался. Запоздалая слабость стремительно охватила его — и так же быстро отступила.
Ей не было места. Для неё не было времени.
Где Людвиг? Еленка? Дочь?
Связь с кабиной вертолёта отсутствовала: Третьяков никогда не ошибался.
Павел сдёрнул с головы гарнитуру — и немедленно услышал мучительный кашель за спиной. Это казалось удивительным: грохотали винты «вертушки», трещал огонь, пожиравший особняк, шипела плавившаяся пластиковая черепица. Каждый звук походил на огромную ладонь, ударявшую управдома наотмашь по ушам. И всё-таки, среди них, он расслышал кашель.
Повернулся осторожно — ноги скользили.
И оказался с Людвигом лицом к лицу.
Тот был плох — совсем плох: веки распухли, как будто его изжалил пчелиный рой. Из узких щёлок между мешками век катились слёзы. Кашель не просто душил его — разрывал горло. Людвиг сипло выдавил:
- Я постарался… спасти… тащил… на горбу… может, ещё живы…
Он упал на одно колено, словно латник, ожидавший от Павла посвящения в рыцари. Колено утонуло в раскисшей черепице, как в масле.
И тогда управдом схватил его за плечо и поволок к люльке. Та уже спускалась с небес. Третьяков и тут не ошибся: у алхимика хватило ума разобраться с двухкнопочным устройством. Пластиковое сиденье, похожее на подвесную скамью старой карусели, приближалось медленно, неуверенно, но неуклонно.
Три минуты назад, летя по ветру в тугой обвязке, Павел намеревался сделать всё иначе. Первой предложить спасение Татьянке. Затем вызволить из горящего ада жену. А уж потом спасти латиниста. Но, увидев Людвига, отчего-то испытал такой невозможный стыд перед ним — стыд беспричинный, — что решил отправить его с крыши вне очереди — с глаз долой.
ebooksa