Нормальный вес, который выдерживает люлька, — чуть больше ста килограмм. Для юнца и ребёнка — так-сяк, для двух взрослых… но это позже…
И нет выхода… иного выхода, кроме смерти…или люльки…
- Тяни-и-и-и! — Едва убедившись, что латинист уселся сам и угнездил Таньку на коленях; что подпоясался кое-как крепёжными ремнями, — прокричал управдом. Он не обманывался: даст он слабину, задумается о чём угодно — от риска обрыва каната до правил техники безопасности, — и сил не хватит осуществить то, что задумал. Даже не дождавшись, пока люлька доберётся до «вертушки», Павел бросился на второй штурм огненной преграды.
На этот раз один камень, брошенный снизу, попал ему точно в колено. Ногу пронзила острая боль. Он почувствовал, что теряет равновесие, успел выбрать направление падения. Вытолкнул себя здоровой ногой в полёт над огненной преградой. Переметнулся через неё, но растянулся на горячей пластиковой жиже. Ощутимо опалил правую руку и щёку.
И этой щекой, как хлебом и водой, принесёнными на языческий алтарь, коснулся изъязвленного тела Еленки, упокоился у ней на груди. Упокоился — от «покой».
Усталость вдавила управдома в разрушенный дом, в химическую черепицу. И она же словно бы отгородила его проволокой и бетоном от неба, до которого невозможно добраться, если ты — не птица, не ангел и не вертолёт; от земли, на которой гниют кости, по которой бродят лишь чума и злоба.
Что-то мягко прикоснулось к пояснице Павла — словно кошка ткнулась носом. Он встал на колени — какая же невообразимая мука — разрушать покой! Пригляделся. Ладонь Еленки слегка подрагивала. Пальцы как будто отбивали дробь. Признак не то жизни, не то начинавшихся судорог.
Управдом взвалил тело жены на плечи и отправился в обратный скорбный путь. Ногу обжигало болью. Внизу бесновались поджигатели. Но, отчего-то, не пытались больше поразить управдома ничем смертоносным. Когда порывами ветра, бившего из-под вертолётного винта, развеивало дым, Павел мог видеть их лица: два этажа, чердачок и крыша — не поднимают одиночку слишком уж высоко над толпой. А что лица? Вполне обычные, не всегда отмеченные печатью умирания. Пожалуй, с такими лицами люди болеют за любимую футбольную команду на стадионе или проигрывают в карты.
Люлька опустилась — как будто открылась дорога в рай.
Павел не потрудился ни закрепить себя в ней ремнями, ни привязать к себе тело Ленки парой-тройкой надёжных морских узлов. Он сел на край сиденья, как в детстве садился на качели. Он обнимал лёгкое, высохшее, как осенний лист, тело жены так, будто старался зарыться в волосы дремавшей возлюбленной.
И люлька вознеслась.
А наверху царила суета.
Людвиг, несмотря на слабость, не желал бездельничать. Как только люлька появилась в проёме дверей вертолёта, именно он пристегнул к ней карабин от страховочной петли. Алхимик с латинистом втащили Павла с его грузом внутрь «вертушки».
С грузом. С человеческим телом. С живым телом Еленки…
Управдом плакал — тихо, стыдливо. Безнадёжно. Он знал, чего стыдился. Он доставил на борт мёртвую жену. Но она была жива для него, и он не мог поступить иначе.
Он понимал, что предал её — оставил в дурацкой конюшне. Сбыл с рук юнцу, — чьё мужество служило укором. Последние слова. Ах, как бы он хотел завершить и её, и свой круг земной словами, прикосновением. Хоть чем-то. Чтобы лицо своего мужа, — своего супруга пожизненно и посмертно — она увидела последним, а не встревоженное лицо Людвига. «Последняя капля жизни — подари её мне», — Молил Павел жену. «Господи, если ты есть, пусти меня к ней», — Требовал он, ослепнув от слёз.
И на макушку ему легла рука бога…
С фасетчатыми глазами, с нелепыми острыми локтями и длинной нескладной фигурой.
Удивительный бог. Бог-богомол.
«Тсс, — прошипел тот по-змеиному. — Подссставь ладонь, оссставь каплю… сссебе…»
ebooksa