- Павел, прекратите оправдываться, — седовласый тоже раздражился. — Я, кажется, не ставлю вас к позорному столбу. Я всего лишь хочу от вас услышать…
- Помолчите! — управдом перебил генерала (если верить Третьякову, хозяин комнаты был именно генералом — никак не меньше). — Дайте мне договорить. До сих пор я не мог проверить, заслуживают ли доверия мои видения. Но сегодня — кажется, появился шанс сделать это…. Наверняка у вас здесь легко получить доступ к любой информации, в том числе исторической. Так вот и скажите: сохранился ли в Москве дом, в котором жил некий Еропкин — в одна тысяча семьсот семьдесят первом году? Что-то у меня от всех этих треволнений память дырявая стала: хоть убей — не помню.
Остоженка казалась безлюдной. Блокпосты, оборудованные пулемётными гнёздами и огороженные сварными металлическими конструкциями, похожими на противотанковые ежи, были выставлены по всей улице, примерно в полукилометре друг от друга. Если бы не они — случайный в городе человек, может, подумал бы, что Остоженка — попросту спит после тяжёлого трудового дня. Однако часы едва пробили четыре пополудни. Тот, кто считал себя своим в Москве, знал наверняка: столица не станет спать в такое время. Разве только, если она — серьёзно больна. Впрочем, здесь, на Остоженке, мёртвые тела не лежали россыпью на тротуарах и в скверах. Павел увидел их лишь дважды: оба раза — за ветровыми стёклами автомашин, примятых к обочинам дорог. «Примятых» — подходящее слово. Казалось, по проезжей части прошёлся огромный могучий бульдозер — и своим щитом-отвалом расчистил путь: сдвинул брошенные на дороге авто к обочинам. При этом не церемонился: рубил, мял машинам бока, бамперы и капоты. Большинство изделий автопрома стояли покорёженными, с выбитыми стёклами, разбитыми фарами, изувеченными колёсами. Зато бульдозер справился с задачей: освободил проезд — единственную полосу посредине дороги.
Впрочем, Павел, опекаемый со всех сторон чёрными бойцами в балетной обуви, добрался до Остоженки пешком — метров пятьсот от Пречистенской набережной, куда, в свою очередь, его домчали на быстроходном ракетном катере. С таким вниманием к собственной персоне Павел, с начала эпидемии, столкнулся впервые. Помимо личной охраны и транспорта, его снабдили ещё и маячком, — крохотным устройством, закреплённым на воротнике, диод которого помигивал зелёным светом.
Управдом отдал должное сметливости Овода: по новой изъязвленной Москве и впрямь удобнее всего было путешествовать водою. Пока они двигались по Москва-реке, Павел старался не смотреть по сторонам. Но всё-таки его взгляд притягивали то одна, то другая беда. Так уж устроен человек: не может усмирить болезненное любопытство, когда вокруг рушится мир.
Всюду слышались завывания сирен, иногда — звук автоматных очередей. Иногда что-то взрывалось и рушилось невдалеке от воды. Чёрный дым стлался над городом шёлковым траурным покрывалом. Сильнее всего дымили высотки Москва-сити. Над Башней Федерации стоял такой густой столб дыма, что, казалось, там засел великан-куряга и смолит одну сигарету за другой. Парк «Красная Пресня» был охвачен настоящим лесным пожаром. Даже до реки доносило жар. Возле причала, неподалёку от метро «Киевская», шёл ко дну прогулочный катерок. Этот не искрил, не дымил — просто погружался в воду, в окружении карикатурно огромных пузырей, — скособочившись, заваливаясь кормой и нелепо задрав к небу нос. Людей на палубах не наблюдалось. На Лужнецком мосту дрались стенка на стенку. Павлу подумалось: там сошлись человек сто. Не солдат, не полисменов — самых обыкновенных горожан, напитавшихся самой обыкновенной яростью. Знать бы ещё, что они между собою делили. Впрочем, зачем знать?..
Ракетный катер, вооружённый и готовый к бою, в этот самый бой так и не вступил. Наверное, всё, происходившее на берегу, его капитан не считал прямой угрозой. Зато и скорость, с какой катер стлался над водой, захватывала дух. Управдом всю дорогу отказывался уходить в кают-компанию судна, где имелся небольшой холодильник со снеками, чипсами и даже холодным пивом. Он и на палубе, впрочем, не показывался: выглядывал в раскрытое окно капитанской рубки, где ему любезно позволили отираться, — подставлял лицо ветру. Павлу отчего-то казалось: если ветер, как следует, потреплет его, просквозит — в мыслях наступит ясность.
В коротком плавании управдому составляли компанию едва ли не все его новые знакомцы: Третьяков, Людвиг, седовласый Овод и даже богомол, не исчезнувший с глаз долой по выходу из комнаты антииллюзий.
В качестве охраны кодлу сопровождали чёрноформенные бойцы, — человек десять, — сменившие спецназовские маски на глянцевые шлемы с тонированным забралом и обзавёдшиеся оружием: изящными, как будто игрушечными, автоматами наперевес и забавными пистолетами с очень длинным стволом — в такой же «длинной» кобуре.
Как только высадились у Крымского моста (пришлось карабкаться на гранит набережной по странной верёвочной конструкции с металлическим каркасом, перекинутой с катера на берег), к Павлу — вероятно, по приказу Овода, — пристал надоедливый юнец. Он удивительно напоминал Шурика из старой кинокомедии про кавказскую пленницу. За спиной у него болтыхался плохо пригнанный ранец, из которого торчала высокая телескопическая антенна. В руках — имелось что-то вроде планшетного компьютера, только куда массивней и дородней хлипких пластиковых устройств, продающихся в магазинах электроники. Паренёк выглядел этаким умником, поставленным на службу армии. Едва он смог перекричать рокот двигателей катера — начал вываливать на Павла информацию:
- Меня попросили рассказать вам о доме Еропкина, — не представившись, выкрикнул он прямо в ухо управдому. — Так вот. Я кое-что выяснил. Это может быть интересно. Дом, в принципе, сохранился, но перестраивался много раз. Сейчас там Лингвистический Университет. Здание растянулось на целый квартал. Но оно не всегда было таким. Сперва на его месте стояли палаты — выстроены в двадцатых годах восемнадцатого века князем Кольцовым-Мосальским. Потом палаты надстроили, расширили, слили несколько корпусов воедино — и так появился новый особняк: двухэтажный дом генерал-губернатора Москвы Петра Дмитриевича Еропкина. Поскольку строили его не с нуля, а на основе старых княжеских палат, — план нового дома оказался чрезвычайно запутанным. Проще говоря: заблудиться внутри было — раз плюнуть. Ну а снаружи всё выглядело благопристойно: на строгом классическом фасаде — парадный подъезд с колоннами, нёсшими балкон второго этажа. Третий этаж надстроили после Отечественной войны восемьсот двенадцатого года. Точней — после знаменитых московских пожаров. То, что мы видим сегодня, — десятиколонный портик, огромный фронтон, — дело рук архитекторов и строителей девятнадцатого века. Своего рода, новодел. С семидесятых годов восемнадцатого века сохранились, по сути, только палаты со сводчатыми перекрытиями в первом этаже. Ну, может, ещё подвальные помещения.
- Это всё? — Павел, наконец, сумел вклиниться в бойкое повествование «шурика».
- Почти, — молодой человек потупился. — Есть ещё пара интересных фактов… К делу напрямую не относятся, но всё же…
- Рассказывай, — дал отмашку управдом.
- По усмирении Чумного бунта, государыня Екатерина хотела наградить Еропкина: ему предлагали вотчины и казённый особняк на Тверской. Но он решительно отказался. Сохранился даже его дословный ответ императрице: «Нас с женою только двое, детей нет, состояние имеем, к чему нам ещё набирать лишнее?» Так и не переехал. И ещё факт: когда граф Орлов прибыл в Москву, чтобы принять меры по борьбе с чумой, он поначалу остановился в Голутвинском дворце. Но, буквально через пару дней, кто-то устроил во дворце пожар. С тех пор штаб Орлова — если можно было так его называть — располагался в доме Еропкина.
- Отлично, спасибо, — проявив чуть большую заинтересованность, чем во время архитектурного экскурса, проговорил Павел. — Мы, кажется, пришли. Надеюсь, сумеем попасть внутрь?
- Трудно сказать, — «шурик» смутился. — Этот вопрос — не ко мне. Ну студентов там точно нет: во всех учебных заведениях Москвы занятия отменены.
Боевая группа свернула с Остоженки и вошла в сквер, перед монументальным массивным зданием Лингвистического Университета. На фронтоне отчётливо выделялся герб Советского Союза. Пришлось продираться через развалы металлолома: на клумбы были свалены полдесятка совершенно раскуроченных автомобилей, — как будто тот самый бульдозер загнал их сюда подыхать. Если с клумбами не церемонились, то памятник, в центре сквера, пощадили. Суровое лицо человека в солдатской каске как будто вырастало из серого камня. Павел, сам не зная, зачем, подошёл к памятнику. Пригляделся. Четыре сухих гвоздики, неподалёку — простая гранитная плита, на которой выбиты слова. Управдом, как будто на экскурсии, склонился над нею, прочёл:
- Вас это не должно интересовать, это новодел, — пробормотал за спиной «шурик». — Двадцатый век, послевоенное.
- Да у тебя, куда ни плюнь, всё новоделы. Это ты новодел. А может, и дурак, — Павел зыркнул на «хвоста» и отогнал того на десяток шагов прочь от себя. Его раздражали реплики «из-за плеча». Хотя нельзя было не признать: «шурик» заинтересовал выданной исторической справкой. Что если в доме Еропкина имелся тайник? Такой, перемещение которого в новое жилище не представлялось возможным? И вот — старик жил в своём доме, похожем на лабиринт, охраняя тайное! Отказывался от новоселья. Берёг дар графа Орлова — лучшего любовника матушки Екатерины. Павел ухмыльнулся: иногда воображение слишком уж разыгрывалось. И вслед за скептицизмом накатила тоска: что он пришёл искать сюда? Серебряный пистоль графа — тот самый, из видения? В подвалах и палатах восемнадцатого века, перестроенных многократно?
ebooksa