– Я не видел, куда они доходили, а у пациента сердце пробито, судя по шрамам, в трёх местах. Печень пострадала, почки. Левое лёгкое тоже легко не отделалось, – он усмехнулся неожиданному каламбуру. – Так что он просто не может быть жив, таких не успевают спасти. А ведь живой, хороняка! На работу ходил?
– Ходил, – кивнул Каширин. – Студентов учил.
– В ближайшее время он никого учить не сможет, – заверил Мельников. – Но случай интересный, весьма, – он почесал нос и предложил: – А может, доведём дело до вскрытия?
– Я те дам вскрытие, – буркнул Каширин. – Он нужен живым и здоровым, ну, относительно здоровым.
– Вай, какие громкие слова, – нарочито скривился Мельников, затем почесал нос и полез за новой сигаретой. – Антон Валерьевич Зонненлихт, значит. Ты о его прошлом что, совсем не в курсе?
– Преподаватель английского языка. Кандидат наук, доцент. К нам из Рязани переехал в начале года.
– Не ближний свет, – промолвил Мельников. Каширин неопределённо пожал плечами и поднялся.
– Вечером тебе позвоню, ага?
Оставив Зонненлихта под опекой Мельникова (тот, разумеется, поворчал, что в его обязанности не входит сидеть над пациентом в реанимации днём и ночью, но подежурить лично и известить о любых изменениях в состоянии всё же согласился), Каширин поехал домой: предстояло ещё объясняться с Лизой. Покидая епархию, та одарила его таким взглядом, что у Каширина до сих пор всё чесалось; теперь оправдываться, клясться, падать на колени, и она не будет верить ни единому слову.
«А сам бы я поверил? – подумал Каширин, сворачивая с проспекта на одну из тихих улочек. – Что, мол, так и так, пришла студентка просить за преподавателя, да так рьяно, что сама прыгнула. Нет, не поверил бы, бредни. Тогда почему? И почему я об этом думаю?» Он вынул мобильник и набрал номер следственного отдела.
– Антонина, пробейте по нашей базе Анастасию Ковалевскую. Адрес проживания, телефон – и перезвоните мне.
– Хорошо, – процедила секретарь так, словно с ней разговаривал колдун, некромант и упырь, и только врождённая вежливость не позволяла ей послать его куда подальше, а ещё лучше – проткнуть осиновым колом. Каширин только хмыкнул.
Необходимая информация поступила через несколько минут. Набирая номер Насти, Каширин думал о том, что выглядит во всей этой истории форменным придурком.
– Настя? Епархиальный следственный отдел, Кирилл Каширин, – представился он, когда Настя подняла трубку. – Я, собственно, что звоню-то – извиниться хотел, сегодня не очень хорошо вышло всё…
– Как Антон Валерьевич? – спросила Настя; Каширин отметил, что она с ним даже не поздоровалась. – Где он вообще?
– У него сердечный приступ, пока не пришёл в сознание, – произнёс Каширин. Настя всхлипнула. Каширин вспомнил, как днём она рыдала у него в кабинете, и поёжился.
– Настя, можно личный вопрос?
Он ожидал, что сейчас в трубке запищат короткие гудки, но этого не случилось.
– Можно, – прошелестела Настя. Каширин вспомнил, как в былые времена журналистских расследований задавал и не такие вопросы, и не таким людям, и подумал: интересно, почему сейчас ему неловко? Может, из-за общей бредовости ситуации? Или из-за того, что под капельницами в областной больнице лежит оживший мертвец? Или потому, что поступок худенькой растрёпанной блондинки не выходит у него из головы, а пальцы не избавились от ощущения прикосновения к ней?
– Почему вы его боитесь? – спросил Каширин, и сам удивился тому, что сорвалось у него с языка. Ну и оговорочка, спросить-то хотел про другое!