— Ты мне пытаешься сказать, что у нас с тобой общий отец?
Произнесенная вслух, эта мысль показалась настолько бредовой, что впору было расхохотаться, вот только смеяться почему-то не хотелось. Минералка в желудке превратилась в глыбу льда. Он представлял реакцию мамы, английского деда… Он готов был представлять что угодно, только бы не думать о том, что чувствует сам. Потому что от этого ему было физически больно. Маша не ответила. Роман сделал глубокий вдох, потом выдох и произнес:
— Маша, мы брат и сестра?
Почему-то ему даже в голову не пришло, что это может быть шуткой. Какой-то чертов бразильский сериал.
В голове всплыли наставления отца о девушках из неблагополучных семей, которые только и ждут того, чтобы залететь от обеспеченного парня. Ирина Петровна, строгая и красивая, однозначно не вписывалась в эту схему, но иначе ничем другим нельзя было объяснить ее неприязнь к Роману.
— Маша?! — повысил голос Роман, и та наконец помотала головой.
Облегчение было настолько сильным, что Роману захотелось заорать в голос, однако Маша добавила: «Моя мама сделала аборт», и орать перехотелось.
Роман вцепился в край барной стойки, в голове у него снова заработал калькулятор, отсчитывая возрасты и даты, но все это однозначно не срасталось.
Маша же, то ли наконец сжалившись над ним, то ли просто собравшись с духом, начала рассказывать.
Пока она пересказывала услышанное ею сегодня, Роман перекатывался с носка на пятку, по-прежнему не выпуская края столешницы из рук. Перекаты всегда его успокаивали и помогали настроиться перед теннисными партиями. Сейчас они, наверное, выглядели тупо, но остановиться он уже, пожалуй, не смог бы. Когда Маша дошла до истории своего появления на свет, перекатившийся на носки Роман застыл, потому что Машина история могла заткнуть за пояс тысячи других. Это уже был даже не бразильский сериал. Это был какой-то хоррор.
Маша захлебнулась воздухом и опять разрыдалась. Метнувшийся к ней Роман снес барный стул и едва не снес стойку. Он понятия не имел, что сказать в такой ситуации, в чем честно признался Маше. Та заплакала еще сильнее.
Роман опустился на колени у дивана с чувством дежавю. Только в этот раз он все же вытащил из-под пледа Машину руку и сжал ее ледяные пальцы. Свободной рукой он коснулся Машиной щеки и провел по ней тыльной стороной ладони. Ее щека была горячей и мокрой. Выдернув ворох салфеток из упаковки на журнальном столике, он протянул их Маше, но та никак не отреагировала. Тогда Роман принялся осторожно вытирать ее щеки, подбородок, шею. Он полностью сосредоточился на этих нехитрых действиях, потому что слушать Машин плач было невыносимо. Спустя некоторое время Маша отвела его руку от своего лица и, впившись ледяными пальцами в его запястье, прошептала:
— И как мне теперь?
Роман осторожно сел рядом с ней. Машина рука соскользнула с его запястья и оказалась в его ладони. После секундных раздумий он легонько сжал ее пальцы и прошептал:
— Я не знаю.
Маша едва слышно всхлипнула и спросила:
— Рома, а вдруг она права? Я ведь даже не замечала, что живу взаперти. А что, если бы у меня было больше свободы? Вдруг я бы… — Маша икнула и продолжила невпопад: — В школе я все зубрила, зубрила… Лишь бы родителей радовать. В институте — тоже. Я же ни с кем и не общалась толком. У меня друзей не было никогда. Только Димка…
— А он не из школы? — зачем-то спросил Роман, хотя, если бы включил мозги, смог бы сам себе ответить.
— Ром, ну ты как с Луны свалился, — устало произнесла Маша и, не выпуская ладонь Романа, потянулась вперед и выдернула свободной рукой сухую салфетку из упаковки. Вытерев слезы, Маша закончила: — Волков учился в частной британской школе. Я — в обычной, за домом.
— Оу. Но как же вы тогда познакомились? — спросил Роман и тут же прикусил язык, потому что Маша ведь обозначила, что ей неприятны его вечные переводы темы на Волкова. Ожидал, что она опять рассердится, но она спокойно произнесла: