— А что будет дальше?
— Да ничего особенного, солнышко. Волкова, я имею в виду Сергея, посадят за хищения, а ты станешь опекуном девочки. Никто же не отдаст опеку наркоману.
— Я? — испуганно воскликнула Яна, представив, что ей придется отвечать за Лену, находить с ней общий язык.
— Да не пугайся ты так, солнышко. Это же только по бумагам. У детей налажен быт. Они живут себе и в ус не дуют.
Яна несколько секунд разглядывала маму, пытаясь понять, не розыгрыш ли это. Нет, судя по тому, как все было обставлено, итог с признанием Яны опекуном был, пожалуй, закономерным, но это же… бред!
— Мам, я не могу быть ничьим опекуном. Я не справлюсь.
— Еще раз, Яна: тебе не придется ни с чем справляться. Все сделаю я.
— Но какое ты имеешь к этому отношение?
— Ну я же не брошу свою дочь в затруднительном положении, так? — ласково улыбнулась мама.
Яна видела эту улыбку с детства. Яна привыкла к ней. Яна любила маму. Но сейчас она отдала бы все на свете за то, чтобы оказаться в квартире Льва Константиновича или же рядом с Сергеем Евгеньевичем или с Димой. Потому что, когда улыбались они, ей не было страшно.
— А если с Леной что-то случится? Мне же придется за это отвечать, — зачем-то сказала она.
Несколько бесконечных секунд она была уверена, что мама скажет что-то вроде: «Что значит „если“?» — но мама вздохнула:
— Да что с ней случится, с этой живучей заразой?
— Я пойду спать, — почти не слыша собственного голоса из-за внезапно начавшегося шума в ушах, выдавила Яна.
— Иди, солнышко, — прочитала она по маминым губам.
И уже в дверях, прокручивая в голове слова про живучую заразу, Яна все-таки спросила:
— А зачем похищали Лену?
Она не спрашивала кто. Она ведь видела в мамином сейфе документы на квартиру на имя Андрея Самохина.
— Ради денег, конечно, — вновь прочитала Яна по маминым губам.
Оказывается, она так привыкла ловить малейшее изменение в маминой мимике, что сейчас читала произносимое ею с легкостью.