Второй

— Расскажу и попрошу помочь. Ты в праве отказаться. По честному. Это все не имеет ни к заданиям, ни к Клинике, ни к Старику никакого отношения. Но давай чуть позже.

Мы снова все устраиваемся в машине. Задорожного Второй предварительно не распаковывает. Он не хочет рисковать чтоб с человеком истерика по дороге не приключилась. Меня завозят в Берлогу. Я, стоя на входе в подвал, смотрю в след удаляющемуся Опелю и думаю о том, что у каждой истории есть свое окончание — хорошее или плохое не важно, но порой бывает совершенно не понятно, когда именно та или иная история завершилась. Но мне почему-то кажется что сейчас в это весеннее утро закончился слишком долгий, трудный, слишком тяжелый и непонятный этап в моей жизни. И я смог поставить в нем все-таки правильную точку.

Глава 2. Хозяин кладбища

В Берлоге было слишком тихо. Второй попросил подождать до вечера. Я согласился. Мне надо было побыть самому, подумать над всем. Я заварил себе заварник крепкого чая — такого, как я очень давно не пил. И забравшись с ногами на диван, закутавшись в клетчатый плед, я сидел в обнимку с любимой темно-синей чашкой со смешным рисунком и просто перебирал в памяти все то, что происходило за это время.

После похорон Уруса в Клинике вернулось все на круги своя. Петрович, в очередной раз, подтвердив свою роль железного старца, перераспределил патрули и вызвал в качестве своего заместителя Тарасова — бывшего начальника оперативного отдела. Я с ним еще не сталкивался, но отзывы от старичков были неоднозначные. Впрочем, все говорили, что он достаточно жесткий и требовательный, к магам в том числе. Поживем — увидим, думал я, слушая эти разговоры. Но волновало меня совсем не новое начальство и перемены.

Хуже было то, что творилось с Аленкой.

Ее так и держали на искусственной подпитке. Но за эту неделю никаких улучшений не наблюдалось. Вообще ничего не происходило. Аура как была разорванной так и не стягивалась ни на миллиметр. Я первые два дня почти безвылазно просидел у нее в палате. Но потом… Потом, глядя на ее слишком спокойное лицо, на полностью обездвиженное тело, прислушиваясь к слишком тихому, почти не заметному дыханию понял, что я лишний в этой палате. И что кроме накручивания себя, кроме нервов, кроме бесконечного ожидания я не смогу ничего сделать. А нервы и мои психи — это не помощь. Это…голые ничем не прикрытые эмоции, которые кроме меня сейчас там никому не нужны.

Я позвонил Второму и попросил забрать меня в Берлогу. Тем более что у него было дело, в котором я обещал помочь еще почти месяц назад. Но все как — то не получалось, откладывалось. То из-за слишком плотного графика, то из-за дел, которые сыпались на Второго от Петровича со скоростью снежной лавины, то из-за уже моих переживаний. Он терпеливо ждал, иногда намекая на то чтобы все-таки начать действовать, но кроме поездки в его квартиру и осмотра старых вещей — мы так ничего и не сделали.

В квартире и особо смотреть не на что было. Говорю ж кусочки старой, давно ушедшей в Лету истории. Я даже не совсем понял, почему он мне все это показывал, зачем делился прошлым.

И вот сегодня с утра, он, слегка запинаясь (словно смущаясь) попросил вечер не занимать.

— Я договорился с Гальцевым, он нас в гости ждет. Встреча будет не на нейтральной территории, как я хотел. Встреча будет у него дома. С мальчиком становится все хуже. Надо посмотреть, что у него с аурой. И сделать выводы…

Я если честно не совсем понимал, почему он так переживает по поводу Гальцева и ребенка. Я не знал толком происшедшей истории. Тем более что история как я понял, была не совсем чистой и с резонансным продолжением закончившимся увольнением Гальцева из клиники. Я слабо представлял, что надо было сделать такого, чтобы Старик смог выгнать в один день одного из лучших оперативников, каким, по словам второго, был Гальцев. Но если Второй не рассказывал мне всего — значит, были какие-то причины. Он просто так ничего не делает. Это я уже понял.

Мне не хватает выдержки Второго и здравомыслия. И, может быть, мне просто не хватает времени, чтобы подумать и принять правильные решения. Может все дело в том, что я сначала действую, а после думаю. Но иногда бывает слишком поздно что-либо изменить, даже если я понимаю, что ошибся и сделал слишком много глупостей.

Я обвинял Второго в том, что произошло с Аленкой. Но разве он был виноват в том, что произошло. Оставаясь наедине с собой, можно было честно сказать, что виноват был только я. И в смерти Уруса тоже.

Если бы я тогда отказался от ненужной охоты за «прилипалой»- ничего бы не произошло. Урус сам бы не пошел исследовать автостоянку, не было бы истории с «обезьяньими лапками» и Задорожным, не было бы попытки раскрутить дело самостоятельно. Но…Мне хотелось почувствовать себя героем. Мне хотелось быть самостоятельным. Мне хотелось адреналина и приключений. Как там говорили древние философы — остерегайтесь своих желаний?

И вот уже в который раз за эту неделю я снова и снова обещал себе больше ничего не хотеть и не желать. Действовать только по обстоятельствам. Четко. Правильно. Разумно.

Второй появился в тот момент, когда я уже снова нагородил у себя в голове стену из обвинений и претензий к себе. Такую стену, что еще бы совсем чуть — чуть и она бы рухнула и раздавила меня своей тяжестью.

Он, словно почувствовав что происходит, подошел ближе, тряханул за плечи так, что все дурное тут же из головы повылетало, и, глядя просто в глаза — с тревогой и беспокойством, сказал.

— Эй, бродяга, даже не думай. Твоей вины в происходящем нет.

Я вынужденно киваю. Соглашаюсь. Но чувство вины не уходит. Просто прячется в уголок сознания, чтоб еще не один раз напомнить о себе. Что-то могил на моем персональном кладбище с каждым разом становится все больше и больше.