Алмаз раджи

– Ты оглянись вокруг! Чего тут только нет – и для удовольствия, и для пользы, и для исцеления наших недугов. Там, в конце сада, течет река: она служит нам и купальней, и рыбным садком, и вместе с тем – это естественное орошение почвы. Вся эта местность известна своим здоровым климатом. И я твердо держусь того мнения, что, если бы тебе или мне вздумалось из этого чудесного места уехать, друзья наши обязаны были бы удержать нас от этого неблагоразумного шага даже силой, хоть с пистолетом в руках!

В один из жарких июньских дней учитель и ученик вышли, прогуливаясь, из деревни и расположились на пригорке, чтобы немного отдохнуть и побеседовать. Перед ними открывался живописный вид. Сквозь листву ив и тополей просвечивала голубая как небо поверхность реки. Неутомимые птицы порхали и кружились. Из-за леса тянуло приятной прохладой. По правую руку от наших философов лежала бесконечная равнина, слева громоздились поросшие лесом холмы, а между тем и другим приютилась крохотная деревенька с горсткой тесно прижавшихся один к другому домов. Казалось невозможным, что люди могут жить, двигаться и дышать в этом птичьем гнездышке. Эта мысль, вероятно, в первый раз пришла в голову Жану-Мари.

– Какой маленькой она кажется… – промолвил он.

– Да, теперь деревня невелика, – подтвердил доктор, – а когда-то это был большой и богатый город, обнесенный зубчатой стеной с башнями. По улицам расхаживали купцы в дорогих мехах, вооруженные до зубов воины, знатные аристократы. По последнему сигналу колокола все горожане обязаны были под страхом наказания тушить огни в очагах и лампах. За городскими воротами стояли виселицы для преступников. А в военное время осаждающие по штурмовым лестницам взбирались на стены, и стрелы сыпались, как листья осенью; осажденные совершали смелые вылазки, кипели отчаянные схватки на подъемном мосту, и обе воюющие стороны издавали грозные боевые кличи, скрещивая оружие с врагами. Все это было и прошло, осталось лишь воспоминание о былых подвигах и злоключениях, а сам город, как ты видишь, превратился в крошечную деревушку. Когда начались войны с Англией, англичане овладели Гретцем, разграбили его и сожгли. Многие города подверглись той же участи, но Гретц уже не возродился из руин. Его развалинами как каменоломней пользовались другие города, и ныне камнями Гретца устланы мостовые Намюра. Наш старинный дом первым поднялся из развалин, когда город прекратил свое существование, и положил начало деревушке. Я потому так привязан к этому месту, что у нас похожее прошлое. Говорил я тебе, что когда-то был богат?

– Нет, не говорили. Жаль, что вы потеряли свое состояние…

– Жаль? Ну, я вижу, что мои уроки не идут тебе впрок. Слушай, Жан-Мари, – торжественно проговорил доктор. – Где бы ты предпочел жить – в том, прежнем Гретце, о котором я только что тебе рассказывал, или в нашем мирном уголке, где прямо за порогом расстилается поле, где нет военщины, нет нужды в паспортах, где тебя не гонят на закате колокольным звоном в постель?

– Я думаю, что лучше жить в нынешнем Гретце, – не колеблясь, ответил Жан-Мари.

– Совершенно верно, и я того же мнения. Разве я нуждаюсь в чем-нибудь? У меня всегда превосходный стол, за обедом бутылка вина, я дышу здоровым воздухом; для прогулок у меня есть поля и леса; у меня есть кров над головой, чудесная жена и воспитанник, которого я люблю как сына. А если бы я был по-прежнему богат, я, разумеется, жил бы в Париже. А знаешь ты, что такое Париж? Вместо легкого шума ветерка, играющего листвой, там на улицах сущее вавилонское столпотворение; вместо мягких, ласкающих глаз зеленых и серых красок, к которым мы привыкли в деревне, там повсюду кричащие вывески и пестрота; нервы расшатываются, пищеварение не совершается естественным путем. Мозг постоянно возбужден, сердце бьется как попало, и человек вскоре становится сам на себя не похож. Стоит мне вернуться в Париж, и я пропащий человек – проиграюсь в пух и прах и сделаю несчастной мою Анастази…

Доктор пристально взглянул на мальчика.

– Теперь ты понял? – продолжал он. – Тех, кто меня разорил, я считаю моими лучшими друзьями, а Гретц стал моей философской академией, моим санаторием. Если бы мне даже предлагали миллионы, я с отвращением отвернулся бы от них. Советую и тебе следовать моему примеру. Презирай богатство, оно способно развратить любого человека.

Нетрудно убедить ребенка в чем угодно, если вы подтверждаете своим примером собственные доводы. Чего доктор Депрэ не мог достичь, когда бывал в хорошем настроении, восхищаясь собой и своей судьбой, того он добивался, когда на него находила хандра.

– Сегодня ты, будь добр, даже не подходи ко мне, – предупреждал он тогда мальчика. – Черт знает, что со мной творится! – И он ударял себя в грудь кулаком. – Все, что во мне есть скверного, всплыло наверх и овладело мной! Я хочу в Париж, я жажду окунуться в его грязь! Вот, смотри!

При этом он вынимал из кармана горсть серебряных монет.

– Мне нельзя доверить даже такую ничтожную сумму, как та, которую мы ежедневно тратим на провизию. Возьми эти деньги и сохрани их для меня; если хочешь – купи себе леденцов, или, в конце концов, брось их в реку – только не оставляй их мне. Спаси меня от меня самого! И если увидишь, что я колеблюсь, действуй решительно, к каким бы крайностям тебе ни пришлось прибегнуть. Все будет хорошо, если только я не попаду в Париж.

Жан-Мари любил Депрэ. Доктор покорил его детское сердце, но ошибался, вобразив, что имеет большое влияние на ум мальчика. Жан-Мари воспринимал некоторые идеи своего наставника, но еще ни разу он не отказался от своего мнения. У него были собственные убеждения – прямолинейные, совершенно простые, – и он нисколько не беспокоился о том, согласуются ли между собой его старые и новые взгляды.

5. Клад

Однажды рано утром Жан-Мари запряг двухколесную одноколку с холщовым верхом, взобрался на козлы и выехал за ворота. Вслед за ним на крыльце показался доктор. На нем был безукоризненно свежий полотняный костюм, в руках – огромный зонт от солнца, а на плече – жестяная коробка для ботанических сборов. Депрэ уселся рядом с мальчиком, и экипаж покатил по улице, поднимая пыль в неподвижном воздухе. Они направлялись во Франшар собирать растения в качестве материала и наглядных пособий для «Сравнительной фармакопеи».

Экипаж прогромыхал по большой дороге, добрался до опушки леса и свернул на тропку, по которой никто никогда не ездил. Вокруг было тихо, сухие ветки хрустели под колесами, тихо шептались листья в густых зеленых кронах. Исполинские деревья возвышались, словно колонны древних храмов. Белки неутомимо перелетали с ветки на ветку, с одного дерева на другое.

– Ты бывал когда-нибудь во Франшаре, Жан-Мари? – спросил доктор.

– Нет, никогда.