Алмаз раджи

– Он отказывается меня принимать, – сказал нотариус.

– Неудивительно, – последовал ответ. – Когда-нибудь, уже после моей смерти, вы узнаете все. Но пока я ничего не смогу объяснить. Если вы не прочь потолковать со мной о чем-нибудь другом, тогда, бога ради, оставайтесь, если же вы не в силах воздержаться от обсуждения этой проклятой темы, пожалуйста, уходите, ибо для меня это совершенно невыносимо.

Вернувшись домой, Аттерсон сел к столу и написал доктору Джекилу письмо. Он выразил сожаление о том, что его упорно не принимают в доме друга, и просил доктора пояснить причину его прискорбного разрыва с доктором Лэньоном. На следующий день Аттерсон получил от Джекила пространный ответ, местами весьма трогательный, но большей частью таинственный и невразумительный. По словам Джекила, разрыв с Лэньоном был окончательным и непоправимым.

«Я ничуть не порицаю нашего старого друга, – писал Джекил, – но разделяю его убеждение, что нам с ним лучше не видеться. Я и в остальном намерен вести чрезвычайно уединенную жизнь. Не удивляйтесь этому и не сомневайтесь в моих теплых чувствам к вам, даже если время от времени моя дверь будет закрыта для вас. Предоставьте мне идти моим путем, каким бы тяжким он ни был. Я навлек на себя кару и страшную опасность, о которой не могу ни говорить, ни писать. Грех мой велик, но не менее велики и мои страдания. Прежде я и вообразить не мог, что на земле существуют такие муки, такой ужас, лишающий человека остатков мужества! Вы, дорогой Аттерсон, в силах облегчить мою судьбу только одним способом: никогда не требовать, чтобы я раскрыл вам свою тайну».

Аттерсон был поражен: мрачное влияние мистера Хайда исчезло, доктор вернулся к прежним занятиям и старым друзьям, еще неделю назад судьба, казалось, сулила ему счастье и почести. И вдруг дружба, душевный покой, все, что делает жизнь прекрасной, внезапно рухнуло. Такая огромная и внезапная перемена больше походила на сумасшествие, но, памятуя разговор с Лэньоном, Аттерсон решил, что тайна эта гораздо глубже и сложнее.

Через неделю Лэньон окончательно слег, а еще через две недели скончался. Аттерсон, полный грусти и горечи, присутствовал на похоронах; вечером того же дня он заперся в своем кабинете и при колеблющемся свете свечи взял в руки конверт, адресованный ему и запечатанный печатью доктора Лэньона.

«Личное. Вручить только Г. Дж. Аттерсону, а в случае, если он скончается прежде меня, сжечь, не вскрывая», – такое категорическое распоряжение было начертано на конверте. Поэтому нотариус не сразу решился ознакомиться с его содержимым. При этом он размышлял вот о чем: «Сегодня я похоронил одного друга. Что, если платой за раскрытие этой тайны станет жизнь другого?». Наконец он победил страх, который всегда считал недостойным чувством, и сломал печать. В конверте оказался другой пакет, тоже запечатанный и снабженный следующей надписью: «Не вскрывать до смерти или исчезновения Генри Джекила».

Аттерсон не поверил собственным глазам. Точно так же, как в безумном завещании, которое он уже давно вернул его автору, здесь (и опять в связи с именем Генри Джекила) говорилось об исчезновении! Но в завещании эту идею навеяло мрачное влияние негодяя Хайда; а теперь о том же говорилось самым определенным, ясным и ужасным образом. Что хотел сказать этим Лэньон?

Душеприказчик покойного почувствовал непреодолимое желание, несмотря на запрет, вскрыть второй конверт и покончить с этими тайнами, но профессиональная честность и верность покойному другу были сильнее любопытства. Поэтому конверт отправился в дальний угол несгораемого шкафа. Но одно дело не уступить любопытству, и совсем другое – победить его. С того дня Аттерсон уже не так стремился к общению с тем из своих друзей, который остался в живых. Он часто с любовью думал о нем; но его мысли были полны тревоги и опасений. Он даже несколько раз заходил к Джекилу, но всегда испытывал некоторое облегчение, когда его не принимали.

Куда проще было болтать со старым Пулом, стоя на пороге, среди звуков живой жизни, чем войти в этот дом добровольного заточения и вступить в беседу с таинственным добровольным узником. Пул не мог сообщить нотариусу ничего утешительного. Доктор, по его словам, еще чаще прежнего запирался в своем кабинете в лаборатории и даже иногда оставался там ночевать. Он был вечно не в духе, стал молчалив, ничего не читал, и казалось, что его постоянно что-то гнетет. Аттерсон вскоре так привык к этим известиям, что его визиты к доктору стали все более редкими.

Случай у окна

Однажды в воскресенье Аттерсон по давней привычке прогуливался с мистером Энфилдом, и они случайно оказались на той самой узкой торговой улице. Напротив памятной двери оба остановились, чтобы еще раз взглянуть на нее.

– Ну, – сказал Энфилд, – наконец-то эта история завершилась. Надеюсь, мы больше никогда не услышим о мистере Хайде.

– И я надеюсь, – сказал Аттерсон. – Не помню, говорил ли я вам, что видел его только раз и почувствовал к нему такое же непреодолимое отвращение, какое испытали и вы.

– Само собой, – заметил Энфилд. – Между прочим, представляю, каким ослом вы, вероятно, сочли меня, когда я не догадался, что таинственная дверь ведет в дом Генри Джекила! Если бы не вы, я бы по сей день понятия об этом не имел.

– Итак, теперь вы знаете, куда она ведет, – сказал Аттерсон. – Значит, мы можем позволить себе войти во двор и взглянуть на окна. По правде говоря, я беспокоюсь о бедном Джекиле, и мне кажется, что присутствие друзей, хотя бы и снаружи, пойдет ему на пользу.

Во дворе было прохладно, веяло сыростью, и хотя в небе на западе еще пылал закат, тут уже сгущались сумерки. Среднее окно было приоткрыто, и Аттерсон увидел, что возле него, вероятно, решив глотнуть свежего воздуха, сидит доктор Джекил, невыразимо печальный, словно безутешный узник. При виде его нотариус крикнул:

– Джекил, это вы? Надеюсь, вам уже лучше?

– Мне по-прежнему очень скверно, – возразил доктор. – Слава богу, я недолго протяну, и скоро все это кончится.

– Вы слишком много времени проводите взаперти, – сказал Аттерсон. – Вам следовало бы выходить, разгонять кровь, как делаем мы – я и мой родственник мистер Энфилд. Ну же, берите шляпу, идемте прогуляемся вместе с нами!