Алмаз раджи

– Если вам будет угодно сесть со мной в кеб, я отвезу вас к дому мистера Хайда.

Было около девяти утра; над Лондоном сгущался первый осенний туман. Пока кеб тащился по улицам, Аттерсон мог любоваться игрой всех оттенков сумрака. Местами туман, имевший какой-то бледно-кофейный оттенок, вдруг освещался изнутри огнями, словно в его недрах вспыхивал призрачный пожар. Лишь изредка дневной свет проглядывал сквозь шевелящиеся клубы испарений.

Освещенный таким образом унылый квартал Сохо с его разбитыми мостовыми, оборванными прохожими и никогда не горевшими фонарями, казался нотариусу частью какого-то кошмарного сна. Только когда кеб приблизился к цели их путешествия, туман немного рассеялся, и Аттерсон увидел тесную убогую улочку, кабак, скверную французскую закусочную, мелочную лавку, кучу оборванных ребятишек и женщин всевозможных национальностей, выходивших из дому только для того, чтобы пропустить стаканчик с утра.

Через минуту сгустившийся туман скрыл от Аттерсона все эти мрачные и гнусные подробности. Кеб стоял у дверей протеже и любимца Генри Джекила, которому предстояло унаследовать четверть миллиона фунтов стерлингов.

Отворила им старуха с желтым, как слоновая кость, лицом и обильной сединой в волосах. У нее было злобное лицо, несколько смягченное лицемерной маской. Да, сообщила она, мистер Хайд проживает именно здесь, но сейчас его нет дома; он вернулся поздно ночью и примерно через час ушел снова. Это ее не удивило: мистер Хайд вообще вел весьма нерегулярную жизнь и часто отлучался; в частности, до вчерашнего дня она не видела его целых два месяца.

– Прекрасно, тогда позвольте нам осмотреть его комнату, – сказал нотариус, и когда старуха принялась уверять, что это невозможно, добавил: – Вы должны знать, кто тот господин, что стоит рядом со мной. Это инспектор Ньюкомен из Скотланд-Ярда.

Лицо старухи вспыхнуло злобной радостью.

– Ага, – прошипела она, – попался, наконец! Что же он натворил?

Аттерсон и полицейский переглянулись.

– Похоже, мистер Хайд не пользуется здесь всеобщей любовью, – заметил Ньюкомен. – А теперь, любезная госпожа, все-таки позвольте мне и этому джентльмену взглянуть на его жилище.

В доме, где больше никто не жил, кроме старухи, Хайд снимал две комнаты. Обставлены они были дорого и с большим вкусом. В стенном шкафу теснились ряды бутылок с превосходным вином, посуда была серебряной, столовое белье изящным; на стене висела великолепная картина – как предположил Аттерсон, подарок Генри Джекила, который считался знатоком живописи. Полы были устланы толстыми коврами.

При этом в обеих комнатах царил кошмарный беспорядок, словно здесь только что прошел обыск. На полу повсюду валялась одежда с вывернутыми карманами; ящики комодов оставались выдвинутыми, а в камине виднелась горка серого пепла, словно там сожгли множество бумаг. Инспектор пошевелил пепел и извлек из него корешок зеленой чековой книжки, нетронутый огнем; за дверью обнаружилась верхняя часть все той же трости, и это привело полицейского в полный восторг. А посещение банка, в котором обнаружился счет на несколько тысяч фунтов, открытый на имя убийцы, окончательно развеселило инспектора.

– Будьте уверены, сэр, – заявил он Аттерсону, – он у нас в руках. Вероятно, он совсем потерял голову от страха, иначе, конечно же, не оставил бы таких улик и не стал бы жечь чековую книжку. Ведь деньги для него – это спасение. Нам следует только установить дежурство в банке и опубликовать объявление с описанием его внешности.

Однако с описанием вышла неувязка. У мистера Хайда практически не было знакомых, даже хозяин служанки, рассказавшей об убийстве, видел его всего дважды. Он никогда не фотографировался; а те немногие, кто видел его, сильно расходились в своих описаниях, как это обычно и случается с очевидцами. Только в одном все сходились: при виде этого человека невольно оставалось ощущение какого-то уродства, хотя никто не мог с уверенностью сказать, какого именно.

Случай с письмом

Уже ближе к вечеру Аттерсон оказался у дверей дома доктора Джекила. Ему открыл Пул и тотчас проводил гостя через кухню и двор, который некогда был садом, к строению, которое называлось то лабораторией, то анатомическим театром. Доктор купил свой особняк у наследников одного знаменитого хирурга, но поскольку питал склонность не к анатомии, а к химии, изменил назначение неуклюжего строения во дворе.

Джекил впервые принимал нотариуса в этой части своих владений, и Аттерсон с любопытством смотрел на угрюмое здание. Когда гость вошел внутрь, пройдя через анатомический театр, в котором когда-то толпились оживленные студенты, а теперь пустой и молчаливый, он испытал странное тягостное чувство. Вокруг виднелись лабораторные столы, заставленные химическими приборами, пол был засыпан опилками и соломой; через пыльный застекленный купол слабо пробивался свет. В конце помещения виднелась лестница, ведущая к двери, обитой красным сукном. Слуга отворил перед Аттерсоном эту дверь и впустил его в кабинет доктора – просторную комнату, заставленную стеклянными шкафами. Кроме шкафов, здесь также находилось большое стоячее зеркало и письменный стол. Три окна кабинета, забранные решетками, выходили во двор. В камине пылал огонь. На каминной полке стояла зажженная лампа, едва рассеивавшая сумрак.

Доктор Джекил, бледный, измученный и, по-видимому, смертельно утомленный, сидел у огня. Он не поднялся навстречу гостю, а только протянул ему ледяную руку и поздоровался. Голос его показался нотариусу изменившимся.

– Итак, – сказал Аттерсон, едва Пул удалился, – вам известно о случившемся?

Доктор вздрогнул.