Алмаз раджи

– Ты будешь спать один? – спросила его служанка.

– Не бойся, не буду, – сказал мастер Жильяр.

– Но ведь ты же спишь в школе один? – возразила мать. – Будь мужчиной!

Но мальчик ответил, что школа школой, а каникулы – совсем другое дело, и в школе спальни общие; затем он прекратил спор поцелуями, что вполне удовлетворило его улыбающуюся мать.

Конечно, как выразился малыш, нечего было опасаться, что его уложат спать одного, потому что на всех троих им приготовили всего одну постель. Мы же твердо потребовали, чтобы нам дали на чердаке каморку с двумя кроватями. В нашей комнате оказалось еще три гвоздя для шляп и стол, но в нем не было даже стакана воды. Окно, к счастью, открывалось.

Не успел я уснуть, как весь чердак наполнился могучим храпом. Храпели, как мне кажется, все сразу: Жильяры, крестьяне и прислуга. За окном молодой месяц лил яркий свет на Пон-сюр-Самбр и на скромную харчевню, где почивали мы, коробейники.

По каналу Самбры. К Ландреси

Утром, когда мы сошли в кухню, хозяйка показала нам два ведра воды за дверью, выходящей на улицу. «Voila de l’eau pour vous debarbouller»[51], – сказала она. Итак, нам пришлось умываться, пока мадам Жильяр, стоя на пороге, чистила ботинки всему семейству, а мсье Эктор, весело насвистывая, укладывал товары для дневного вояжа в большой короб на ремне, который составлял часть его багажа. Их сын осыпал все вокруг крошками бисквитов «Ватерлоо».

Кстати, я удивляюсь, почему во Франции они называются бисквитами «Ватерлоо»? Почему не «Аустерлиц»? Но тут все зависит от точки зрения. Помните, как один путешественник-француз, приехавший в Лондон из Саутгемптона, должен был сойти на вокзале Ватерлоо и сразу же проехать через мост Ватерлоо? Кажется, он тут же решил вернуться домой.

Пон тоже стоит на реке, и хотя от Карта по суше до него всего десять минут ходьбы, по воде между ними целых десять утомительных километров. Мы оставили свои мешки в гостинице и пошли к нашим байдаркам через мокрые от росы фруктовые сады. Несколько детишек сбежались посмотреть на наше отплытие, но мы уже не были вчерашними таинственными существами; отплытие, отъезд, как и любое исчезновение, гораздо менее романтичны, нежели необъяснимое прибытие незнакомцев в золотых лучах заката. Внезапное появление призрака способно нас поразить, но наблюдать, как он исчезает, мы будем уже сравнительно равнодушно.

Когда мы снова явились в Пон за нашими мешками, все обитатели гостиницы были поражены. При виде двух сверкающих байдарок с развевающимися британскими флагами они поняли, что принимали под своим кровом ангелов, но не узнали их. Хозяйка гостиницы стояла на мосту и, вероятно, сетовала, что взяла за ночлег так мало. Ее старший сын бегал взад и вперед, созывая соседей взглянуть на нас. Таким образом мы и отплыли от берега, на котором стояла целая толпа восхищенных зрителей. Коробейники? Как бы не так! Слишком поздно вы поняли, какие это были важные особы!

Целый день накрапывал дождик, перемежаясь внезапными ливнями. Мы промокли до костей, частично высохли на солнце, а вскоре вымокли еще раз. Однако временами выпадали блаженные промежутки, в особенности были хороши минуты, когда мы проходили мимо леса Мормаль. Мормаль – зловещее название для слуха, но само место ласкало и взгляд, и обоняние. Лес торжественно замер у самой реки. Нижние ветви деревьев купались в воде, верхние раскинулись над нашими головами, образуя сплошные стены листвы. Лес – это город природы, полный жизнелюбивых и безобидных существ, город, в котором нет ничего мертвого и ничего рукотворного. На свете нет ничего более живого и вместе с тем более спокойного, чем лес. В сравнении с ним двое людей, проплывающих мимо в байдарках, чувствовали себя такими маленькими, такими суетными…

Конечно, изо всех ароматов на свете аромат деревьев самый чудесный и бодрящий. Море имеет резкий, сильный запах, который ударяет в ноздри, точно нюхательный табак, и напоминает об открытой воде и больших кораблях. Благоухание же леса, близкое к аромату моря по своим тонизирующим свойствам, гораздо нежнее. Кроме того, запах моря постоянен, а ароматы леса разнообразны до бесконечности. Со временем дня изменяются не только их сила, но и характер. К тому же, разные деревья (в этом легко убедиться, бродя по лесу) окружены своей особой атмосферой. Обычно преобладает аромат еловой смолы, но некоторые леса более кокетливы, и дыхание Мормаля, доносившееся до нас в этот дождливый день, было пропитано тонким ароматом цветущего шиповника.

Я хотел бы, чтобы наша дорога всегда пролегала мимо лесов. Деревья – самое благородное общество на свете. Разве старый дуб, росший на этом самом месте во времена Реформации[52], более могучий, чем многие башни, и более суровый, чем многие горы, а между тем, подверженный смерти и болезни, как и мы с вами, – это ли не наглядный урок истории? Когда человек видит целый лес таких патриархов, переплетающихся корнями и качающих своими зелеными верхушками, когда он любуется стройной молодой и прекрасной порослью, придающую свету зеленоватую окраску, а воздуху благоухание, не смотрит ли он самую лучшую пьесу из репертуара природы? Гейне хотел бы, подобно Мерлину, покоиться под дубами Брослианда. А мне мало одного дуба: если бы лес рос единым деревом, как смоковница, то я просил бы похоронить меня под его главным корнем; частицы моего существа постепенно перешли бы во все дубы, и мое сознание разлилось бы по лесу и сотворило бы одно общее сердце этому собранию зеленых колонн, и сами деревья могли бы любоваться своей красотой и своим величием. Я уже чувствую, как тысячи белок прыгают с ветки на ветку в моем обширном мавзолее, а птицы и ветер пролетают над его волнующимся лиственным сводом…

Увы, лес Мормаль невелик, и мы недолго скользили мимо его опушки. Все остальное время дождь продолжал лить, ветер налетал шквалами, и капризная погода ужасно нам надоела. Удивительно – дождь начинался всякий раз, когда нам приходилось переносить на себе байдарки через шлюзы. Именно такие происшествия порождают личную неприязнь к природе. Невольно задумываешься, почему бы дождю не налететь пятью минутами раньше или пятью минутами позже, если у погоды нет умышленного желания навредить вам? У Папироски был плащ, что делало его более или менее нечувствительным к подобным неприятностям, но мне приходилось терпеть сполна. Я начал вспоминать, что природа – женщина. Мой товарищ, пребывавший в менее мрачном настроении, с удовольствием слушал мои тирады и иронически поддакивал. Он незамедлительно приплел к делу приливы, которые, как выразился мой приятель, созданы исключительно для того, чтобы досаждать байдарочникам, а заодно в потакание пустому тщеславию луны.

У последнего шлюза, невдалеке от Ландреси, я отказался идти дальше и под проливным дождем уселся на берег, чтобы выкурить живительную трубку. Бодрый старикашка – не иначе как дьявол собственной персоной – подошел к воде и стал расспрашивать меня о нашем путешествии. По простоте душевной я раскрыл ему все наши планы. Он сказал, что в жизни не слышал ничего глупее. Да разве мне не известно, осведомился он, что по всему нашему маршруту тянутся одни сплошные шлюзы, шлюзы и шлюзы, не говоря уж о том, что в это время года Уаза совершенно пересыхает.

– Садитесь-ка в поезд, юноша, – сказал он, – и отправляйтесь к папе и маме.

Злобные речи старика так ошеломили меня, что я только молча смотрел на него. Дерево никогда не стало бы говорить со мной таким образом! Наконец ко мне вернулся дар речи. Мы плывем от самого Антверпена, сообщил я, а это не так уж мало, и проделаем весь остальной путь назло ему. «Да, – добавил я, – если бы у нас не было никаких иных побудительных причин, я сделал бы это только потому, что вы осмелились сказать, что нам не удастся довести дело до конца». Почтенный старец бросил на меня презрительный взгляд, охаял мою байдарку и удалился, покачивая головой.

Я все еще курил, когда ко мне подошли двое молодых крестьян, вообразивших, что я лакей Папироски, вероятно, потому, что я был одет в свитер, явно проигрывавший в сравнении с непромокаемым плащом моего друга. Молодые люди принялись расспрашивать меня о моих обязанностях и о характере моего господина. Я сказал им, что он более-менее добрый малый, но, к сожалению, вбил себе в голову мысль об этом нелепом путешествии.

– Ну нет! – возразил один из крестьян. – Не говорите так, ваше путешествие совсем не нелепость, напротив, ваш хозяин задумал смелую вещь, которая делает ему честь.