Сатанинская сила

VIII

В камере было грязно. И смрадно. К смраду в общем-то можно было привыкнуть, ибо ничего принципиально нового в том смраде не было, просто устоявшиеся миазмы человеческих выделений, но грязь… Казалось, что ее наносили специально, слоями, старательно покрывая каждый квадратный миллиметр поверхности ржаво-болотной краской. Небрежно побеленный потолок украшала висевшая в оплетке, тоже походившая за заключенную, электрическая лампочка. Не оживляла интерьера и клепанная железная дверь с окошечком. На двухъярусных нарах противно было не только лежать, но и сидеть. В свое время, в первые дни после поступления на работу, инспектируя камеру, Бессчастному почудилось, что лохмотья, служащие заключенным тюфяками и одеялами, шевелятся. Он пригляделся — и с тех пор старался держаться от них подальше. Впрочем, он отчетливо сознавал, что рано или поздно ему придется познакомиться с этой стороной жизни поближе, но не до такой же степени! Для постоянных обитателей камеры, подумалось ему с трепетом, привычных к пропитым и прокуренным мослам пьяниц и бродяг, белое и гладкое, тренированное Семеново тело будет настоящим деликатесом.

В торце камеры небольшое окошечко под потолком веселило глаз лазоревым пледом. По-хозяйски оглядевшись, Семен подошел к окошку, подпрыгнув, ухватился за прутья решетки, подтянулся и выглянул наружу. Сквозь решетку он разглядел брусчатую мостовую площади, на противоположном конце которой высилось здание бывшего графского особняка.

Спустя секунду после того, как их втолкнули в камеру, Боб с кулаками набросился на дверь.

— Потрохи куриные! — смачно ругался он. — Рыбьи морды, песья кровь!.. — потом успокоился и, покосившись на Семена, поинтересовался:

— А ты по какой здеся?

— 102-ю «шьют», — грустно ответил экс-сержант.

— И мне что-то в этом роде, — Боб с сочувствием похлопал его по плечу. — Коллеги мы с тобой, выходит.

— Типун тебе на язык, «коллеги»! — огрызнулся Семен. — Никого я не убивал. Мало ли что на меня повесили?

— Ну нет, я за дело сижу, — возразил Боб. — Все ж-таки убил я, и еще как убил, одного-единственного человека, но и за это достоин казни лютой и муки-мученической! — с надрывом в голосе возопил художник. — Я вот этими руками изничтожил мирового гения, основоположника нового художественного направления — ирреализма, талантливейшего графика и живописца современности, отца шестнадцати детей, причем при этом овдовели десять прекраснейших женщин, альтруиста, эрудита и интеллектуала…

— Да ну? — поразился Семен. — Кого же это?

— Выискался один такой, — флегматично махнул рукой Боб. — И как ты думаешь, сколько мне за это светит?

— Если по 104-й, так до пяти.

— Не-а… — Боб уныло покачал головой. — Не та статья. Мне ближе 102-я. Убийство при отягчающих обстоятельствах, из корыстных или хулиганских побуждений, совершенное с особой жестокостью и способом, опасным для жизни многих людей…

— Тогда от восьми до пятнадцати, — заключил Семен. — «С ссылкой или без таковой». Если только не вышак. Кого ж это ты так?

— Себя, — с тоской в голосе проговорил Боб. — Эх, жизня моя бекова…

— Кончай придуриваться, — бросил ему Семен. — Ляг лучше, поспи.

— Не могу, — отвечал ему Боб. — В грудях жжет. Да и вообще, моей больной организм не может на ночь глядя без микстуры. Так что ты уж не обессудь, я еще тут с тобой чуток пободрствую.

Покопавшись в кармане, он выудил провалившийся под подкладку огрызок карандашного грифеля и легким, размашистым движением принялся делать на стене набросок.

— Не мучайся, — сказал Семен. — Все равно утром мыть заставят.