– Федот! Нет! – закричал Мухин. Подбежав, он перекинул себе на спину друга и засеменил с ним в сторону проулка.
Митенька, перепачкавшись в крови, подхватил под руку тело Бестужева, и они вместе с Лужиным поволокли его прочь в безопасное место.
– Лешка! Лешка! Алексей, потерпи! Сейчас! – Егоров разрезал кинжалом офицерский кафтан, камзол, исподнее, добираясь до тела. Входное отверстие на груди алело ручьем ярко-красной крови.
Веки у лежащего дрогнули, и глаза приоткрылись.
– Вот и все, друг! – чуть слышно прошептал Бестужев. – Теперь мне уже ничего не нужно. Прощай, еще сын будет – моим – нашим – именем его назови… – Изо рта побежала струйка крови, он резко дернулся и обмяк. Застывший взгляд смотрел куда-то ввысь, в это покрытое копотью небо.
– Ваше высокоблагородие, Алексей Петрович, простите, все боковые здания зачищены! – опустившись рядом с полковником на колени, докладывал Радован. – Но этот перекресток – он нам много крови будет стоить. Там такие дома большие напротив и улица широкая, она вся простреливаемая, а еще ведь баррикада стоит!
Егоров закрыл глаза Бестужеву и посмотрел на Радована.
– Милорадович, гоните фальконеты сюда! Где там наши орудийщики?! Чтоб им!.. Пару фальконетов сюда и быстрее к перекрестку катите!
– Слушаюсь, господин полковник! – Капитан-поручик вскочил на ноги и прокричал что есть сил, перекрывая грохот боя: – Чижов! Чижов! Бери всю свою банду и быстро дуй за фальконетами. Приказ командира полка – подкатить сюда пару. Пулей туда и обратно!
– Павших к боковинам здания подтаскивайте! – распорядился Алексей. – Раненых тоже туда же. Чтобы людям Рогозина их не приходилось искать, а быстрее на носилки класть и к лазарету выносить.
– Вашвысокоблагородие, разрешите, я вас перевяжу! – попросил его сержант Дубков, закидывая свой штуцер за спину. – У вас с локтя вона как кровь стекает, – кивнул он на раненую руку. – Господин полковник, вы же нас сами учили, что с такими ранами не можно шутить! Непорядок это, ну что вы, в самом-то деле! – ворчал ветеран, видя нерешительность командира.
– Давай уже, Макарович, перевязывай, – вздохнул Лешка, – только побыстрее, да и не стоило оно того, там так себе царапина, кость-то ведь сама целая.
– Царапина не царапина, а положено все обильно спиртусом проливать, а потом уже чистым полотном оборачивать, – все ворчал Макарович, вспарывая кинжалом рукав. – А то других учат, а сами!..
– Что, Митя, не ожидал такого?! – спросил Алексей у сидящего возле стены дома Толстого. – А ты молодец, не трус! Не отступил. Не ожидал я от тебя такой прыти! – и зашипел, дергая рукой.
– Тихо, тихо, вашвысокоблагородие! Потерпите, – успокаивал его Дубков. – Сейчас еще маненько, еще чуть-чуть, вот рану пролью, а там уже и перевязывать буду.
Внутри крепости в это время шел бой. Сражение после взятия стен не только не затихало, но приняло еще более ожесточенный характер. Каждое здание приходилось брать приступом. Турки словно обезумели и дрались с отчаяньем обреченных. Город горел во многих местах, в его кварталах сейчас сражались и гибли более семидесяти тысяч человек. Через открытые городские ворота Суворов ввел в крепость последние резервы – шесть спешенных кавалерийских полков и двадцать полевых орудий.
– Алексей Петрович, фальконеты едут! – крикнул капитан Самойлов. – Два, как вы и сказали.
К перекрестку, гремя обитыми медью колесами, подкатили пару небольших орудий с зарядным передком.
– Дымы! – рявкнул Уфимцев, и пара дымовых шашек прикрыла расчет от турецких стрелков.
«Ба-ам! Ба-ам!» – ударили картечью первые выстрелы. Как ни был мал калибр этих пушечек, но рой мелкой, «ближней» картечи осыпал цель отменно. Картечины били по стенам, они влетали в окна и бойницы, впивались в тела защитников, убивали и ранили их. Огонь турок из большого каменного дома сразу же прекратился, и по баррикаде ударили небольшими ядрами.