Хэллоуин ,

По отряду пробежал едва слышный смешок.

– Прошу вас, поверьте мне! Эти леса полны нечисти, а там, в руинах, – самое ее логово! – бормотал Прохор, казалось не замечая насмешек товарищей. Он обращал к ним полные первобытного страха глаза, но в их лицах не находил доверия: лишь взгляды, какими удостаивают деревенских дурачков.

– Какой такой нечисти? – спросил Давыдов, надеясь успокоить Прохора, мужика пусть и недалекого, но храброго и в бою полезного, неторопливой беседой.

– В старину в этом замке, – начал Прохор, – жил один знатный дворянский род, из литовцев, и властвовал он над всеми окрестными землями. Жил там старый граф с женой, и дюжина сыновей их со своими женами, да дюжина дочерей с мужьями своими, и у тех было у каждого по сыну и дочери. Славились они жестокостью и жадностью, и жил окрестный люд всегда бедно да несчастно. Но однажды терпение крестьян лопнуло, и случилось это в те дни – добрых две сотни лет назад, – когда литвины те, утопая в богатстве, но желая еще большего, продали свои черные души Вяльнясу за бессмертие и злато и стали его детьми. Но получили вместе с тем они жажду великую. Жажду, утолить которую могла лишь человечья плоть.

– Вяльнясу? – спросил подполковник.

– Так литовцы называют дьявола, ваше высокоблагородие, – подсказал ему поручик Сергей Орлов и рассмеялся. – Дети Вяльняса – что-то вроде здешних волколаков.

Денис Васильевич шикнул на него, впрочем, не слишком строго: не хотелось расстраивать артиллериста Орлова, отбившегося в суматохе боя от своей батареи и терзавшегося тревогой за судьбу товарищей.

– Продолжай, Прохор.

– И когда начали пропадать люди в деревнях вокруг, когда прознал народ о дьявольщине в Смолянском замке, то лопнуло терпение: вооружился люд, окружил каменное логово и спалил дотла. Впрочем, не принесло это избавления: ведь детям Вяльняса пламя не страшно. Лишь изрубив мерзкую плоть в клочья, можно отправить в пекло их черные души.

– И что же дальше? – спросил поручик, когда Прохор умолк.

Давыдов вдруг понял, что никто больше не смеялся; история дремучего крестьянина, ночь, голод и усталость сделали свое дело: люди боялись.

– А ничего дальше, – ответил Прохор, снова глядя на черные камни впереди. – Живут с тех пор дети Вяльняса в том самом замке и в лесах вокруг. Днем спят, а ночью выходят на охоту.

– Ну что ж, значит, пора нам с ними познакомиться! – бодро крикнул Давыдов, направляясь к руинам. – И уж вряд ли они страшнее, чем рожи гвардейцев Бонапарта!

Улыбки, скользнувшие по лицам воинов, были едва заметны, но все же напряжение немного спало. Конники двинулись вперед, к развалинам замка. Лишь Прохор продолжал нерешительно стоять на опушке.

– Заклинаю вас, Денис Васильевич!

Давыдов резко развернулся и медленно вынул саблю из ножен.

– Ну хватит уже чушь всякую нести да солдат пугать! Еще слово, Прохор, и не дождешься ты дьявольских когтей – получишь саблей вот этой по своей пустой балде! А ну! Вперед!

Едва не падая с лошади от бившей его дрожи, Прохор двинулся следом за остальными. «Повезло, Бог миловал, – думал Давыдов, – ночлег найден, дров вокруг вдоволь, порядок сохранили».

Если бы он только знал, что ждет их ночью, то без промедления развернул бы коня и бросился стрелой назад, в лес.

Вскоре отряд уже расположился вокруг костра, разведенного посреди того, что когда-то, возможно, служило огромным обеденным залом хозяев замка. За дровами ходить не пришлось: топливом послужил брошенный французский обоз, груженный картечью, с увязшей в снегу легкой пушкой. Денис Васильевич, несмотря на нежелание признаваться в этом самому себе, все же ощущал тягостное и тревожное послевкусие истории Прохора: тени, пляшущие на древних стенах, походили на каких-то загадочных и зловещих живых существ, ползающих по темным камням. Тьма, со всех сторон подступавшая к руинам, источала угрозу. Канонада, доносившаяся с поля битвы, смолкла, и темноту наполнили зловещие звуки окружавшего поле ночного леса.