Хэллоуин ,

Он был в библиотеке, взял книги – и уже читал их, наверное, – но не помнит об этом ничего. Ни-че-го.

Придя домой, Григорий Степанович хотел было сразу начать поиски библиотечных книг, но, взглянув на часы, решил сначала пообедать. Полчаса ничего не решат, а сосредоточиться как следует на голодный желудок все равно не выйдет, он себя знал.

После обеда ветерану попалась на глаза рубашка, висевшая на стуле в гостиной. По верху воротничка шла отчетливая черная полоса. Григорий Степанович заглянул в таз, куда кидал грязное белье, и полез за стиральным порошком.

Перед тем как загрузить вещи в машинку, он еще раз проверил карманы одежды. Карман рубашки отозвался на прикосновение пальцев шуршанием. Григорий Степанович вытащил на свет аккуратно сложенный пополам листок и прочитал написанное на нем. Две книги, судя по названиям, чьи-то мемуары. Ниже – пометка: «Сдать до восьмого мая». И почему они его заинтересовали?

Григорий Степанович покопался в памяти и не нашел ответа. Это что же, он не помнит?

Подавив в себе недоуменное раздражение, старик сел на край ванны и постарался рассуждать логически. Если кто-то – почерк явно не его – записал для него названия книг, значит, он сам об этом попросил. Но ему никогда не нравились мемуары. В этих что-то особенное есть, что ли?

А если учесть пометку, то можно предположить, что книги эти – библиотечные. Библиотечные. Взятые в библиотеке. Выходит, он ходил в библиотеку, и притом совсем недавно. Он никогда не носит рубашки дольше трех дней.

Старик сцепил пальцы так, что побелели суставы, и замер.

Через несколько минут он встал и пошел в гостиную, где на стене возле окна висели книжные полки. Раз ходил в библиотеку, значит, была в том нужда. Пусть книги дадут ответ на вопрос, почему Григорий Степанович их выбрал.

Но как же так – он не помнит?! И ведь это не мелочь повседневная, не свет в туалете.

Долго искать книги не пришлось. Ветеран обнаружил их на нижней полке и, волнуясь, открыл первую, которой оказалась «Наедине с памятью».

Прочитав аннотацию, Григорий Степанович закрыл книжку, оперся ладонями о подоконник и прислонился лбом к холодному стеклу.

Вот, значит, как.

Никакие это не мемуары. Значит, память начала подводить не сегодня. И даже не вчера, раз накануне он уже пошел в библиотеку.

Господи, когда же это началось, если сейчас он уже не помнит, что было всего день назад?

А что он вообще помнит?

Григорий Степанович содрогнулся и стал лихорадочно рыться в воспоминаниях.

Детство… еще довоенное, беззаботное. Пыль на босых ногах, песня жаворонка в небе, таком ясном, таком ярком… брызги, вспыхивающие на солнце разноцветными искрами, Васькины пятки, торчащие из воды – «Смотри, как я на руках стоять могу!» – костер на берегу и обжигающая ладони картошка, запеченная в углях. Есть невозможно, но ждать не получается.

Война… родное село, в котором почти не осталось мужчин… «Немцы идут!» Лес. Вылазки на разведку в захваченные деревни – ему, пацану, удавалось пролезть там, куда боялись сунуться взрослые… Первая молитва, неумелая, зато от души… Яркой вспышкой – рычащий танк и он, Гришка, скорчившийся перед ним в яме. В руке – связка гранат. Дикий страх наматывает кишки на ледяной кулак, и уже не вспомнить, зачем он здесь, в этой яме. Но вот проползает над макушкой стальное брюхо, и Гришка чуток оживает. В голове по-прежнему пусто, но руки знают свое дело. Скорей бросить, пока немец не ушел далеко. А то тяжеленная связка попросту не долетит.

Завод… Виктор Прохорович, мастер. Улыбается, принимая от Гришки его первую деталь. «А из тебя выйдет толк». Станки, запах масла, визг куска металла, становящегося – изделием. Усталость с отчетливым привкусом гордости после рабочей смены.