– Есть хотел…
– А другие не хотят?! – с силой выдохнул я.
Казанцев как-то отстраненно заметил:
– На всех этого куска не хватило бы. А так – хоть один наелся…
Я задохнулся от негодования и долго ловил воздух широко раскрытым ртом. Потом удивленно прошептал:
– Как ты мог?! Вчера перед сном ты ТАК играл…
Витек вяло пожал плечами:
– При чем тут музыка?
Я сдвинул брови, но объяснить ему ничего не смог. Не хватало слов. Просто мне всегда казалось, что настоящий талант и предательство – несовместимы.
Или я ошибался?
Я горько усмехнулся: получается, человек, словно хамелеон, меняет цвета. Стоило Витьку отложить гитару, как музыкант в нем исчез. Ночью – гений, понимавший всех, он теперь понимает и слышит лишь себя?
Я нащупал в кармане оставшийся кусок хлеба и судорожно вздохнул. Витек заметил мое движение. Неожиданно оживился и вкрадчиво, с деланым добродушием предложил:
– Съешь! Там все равно мало осталось, только дразнить ребят.
Его глаза в утренних сумерках странно поблескивали, бледное лицо застыло в напряженном ожидании, и меня передернуло от внезапной брезгливости.
Я вдруг перестал удивляться. Холодно посмотрел на Витька и с интересом спросил:
– Слушай, а как ты собирался объяснить остальным пропажу еды?
Казанцев понял мой вопрос по-своему. Решил, что меня останавливает только страх перед друзьями. Нервно облизнул губы и успокаивающе сказал:
– При чем тут мы? Вся еда была у Вована в кармане!
Я смотрел на него непонимающими глазами. Витек с досадой бросил:
– Ешь спокойно. За все этот кретин ответит. – И со злостью выдохнул: – Нечего было роль вожака на себя брать! Тоже мне, командир! Все под себя заграбастал. Вот пусть утром и кается перед нами – где хлеб и сало потерял и когда!