Вытаращенные, абсолютно неподвижные глаза; перекошенный в бесконечном вопле рот; бледная, будто светящаяся кожа, капли крупного пота на висках и мерное, как в кошмарном сне, покачивание…
Горло перехватило, я с трудом просипел:
– Что случилось?!
Но Казанцев не слышал.
Заунывный, на одной ноте вой сводил с ума. Я вспомнил о спавших поблизости девчонках – так и заиками стать недолго! – и затряс Казанцева за плечи:
– Да очнись же! Тебе просто приснился дурной сон! Понимаешь? Дурной сон!
Витек на мой крик не отреагировал, у него даже зрачки не дрогнули. Он по-прежнему смотрел куда-то за мою спину и монотонно выводил:
– А-а-а…
Я изо всех сил шлепнул его по щеке и тут же отскочил в сторону. На всякий случай. Я не удивился бы, вцепись Казанцев мне в щиколотку зубами. Уж очень дико выглядели его глаза! Как у загнанного зверя.
Старался я не зря: вой наконец прервался. Витек поднял дрожащую руку и довольно внятно простонал:
– Т-т-там!
Но я не обернулся. Потрясенно смотрел на руку друга детства и одноклассника и в очередной раз не верил своим глазам.
Не хотел верить!
Так было бы правильнее сказать.
В его грязной руке был зажат обкусанный кусок хлеба. Того самого черного хлеба, что Вован при всех спрятал в карман и определил нам на завтрак.
Я вырвал его у Витька и осторожно поднес к носу: остро пахну́ло салом. Мой рот мгновенно наполнился слюной, скулы свело, и я с огромным трудом заставил себя сунуть ломоть в карман.
И вновь ожесточенно затряс Витька, почти с ненавистью всматриваясь в бледное запрокинутое лицо:
– А сало сожрал, скотина?! Сожрал?! Как ты мог, а?! С нами же девчонки! Нам еще из болота выбираться!!!
Но Казанцев меня по-прежнему не слышал. Трясущийся палец все так же указывал куда-то за мою спину, из разинутого рта длинной струйкой бежала слюна. Глаза его были абсолютно круглыми и казались какими-то пустыми.
Я брезгливо отстранился и обернулся. И едва не заорал сам.