Проклятая игра

— О, — воскликнула она наконец, — уже пора переодеваться.

— Уходишь?

— Ла.

— Ох!

— Если бы ты предупредил меня, Марти, я бы убралась здесь. Почему ты не позвонил?

— Может быть, мы сходим куда-нибудь пообедать?

— Может быть. — В голосе Шармейн не звучало ни малейшего энтузиазма. — Сейчас совсем нет времени…

— Нам нужно поговорить, и ты это прекрасно понимаешь.

Шармейн начинала злиться; Марти хорошо помнил признаки ее гнева. Она видела, что он пристально ее изучает. Шармейн взяла со стола чашки из-под кофе и поставила их в раковину.

— Я действительно тороплюсь, — сказала она — Сделай еще кофе, если хочешь. Он в… впрочем, ты знаешь где. Тут много твоих вещей. Журналы с мотоциклами и всякое такое. Я отберу их для тебя. Извини. Мне надо переодеться.

Шармейн торопливо вышла в коридор и поднялась наверх. Марти слышал ее шаги над головой; она никогда не умела ходить легко. Вот в ванной открылся кран. Зашумела вода в туалете. Он прошел через кухню в заднюю комнату. Там все провоняло табачным дымом, переполненная пепельница стояла на ручке нового дивана. Марти стоял в дверях и рассматривал комнату, как до того — кучу грязного белья, в надежде найти что-то знакомое. Но старых вещей осталось очень мало. Стенные часы — свадебный подарок — висели на том же самом месте. В углу стоял стереопроигрыватель новой модели; должно быть, Терри купил его. Судя по слою пыли на крышке, им редко пользовались. Коллекция пластинок, беспорядочно валявшихся рядом, была невелика, как и раньше. И среди записей — «True Love Ways» Бадди Холли. Они столько раз слушали ее, что пластинка давно должна была протереться до дыр. Они танцевали под нее в этой комнате. Вернее, не танцевали, а использовали музыку как повод обнять друг друга, если им требовался повод. Это песня всегда делала Марти романтичным и несчастным одновременно; каждое ее слово было пропитано ощущением потери той самой настоящей любви. Такие песни самые лучшие и самые искренние.

Не в силах больше оставаться здесь, Марти поднялся наверх.

На двери не было замка. В детстве Шармейн случайно заперли в ванной, и она так перепугалась, что потом заставила снять замки со всех внутренних дверей в доме. Даже в туалете; приходилось свистеть, чтобы никто не вошел ненароком. Марти толкнул дверь. Шармейн в одних трусиках задрала руку и брила подмышку. Она поймала взгляд Марти в зеркале и продолжила свое занятие.

— Я не хочу больше кофе, — произнес он срывающимся голосом.

— Привык к чему-то повкуснее?

Лишь несколько футов отделяли Марти от тела Шармейн, и он весь был наполнен этим. Он знал каждую родинку на ее спине; он помнил, где надо пощекотать, чтобы она рассмеялась. Такая близость давала Марти ощущение своего рода собственности; Шармейн тоже владела бы им, если бы захотела предъявить свои права. Марти подошел к ней и провел кончиками пальцев по ее позвоночнику.

— Шармейн.

Она посмотрела на него в зеркало — первый прямой взгляд с тех пор, как он переступил порог дома, — и он тут же понял, что нет никакой надежды на физическую близость. Шармейн не хотела его, а если и хотела, то явно не собиралась в этом признаваться.

— Нельзя, Марти, — просто сказала она.

— Мы ведь еще женаты.