Четыре. История дивергента

22
18
20
22
24
26
28
30
* * *

Ал. Ал. Ал.

Почему все покойники становятся героями в Лихачестве? Зачем нам это нужно? Может, они – единственные достойные люди во фракции среди коррумпированных лидеров, жестких соперничающих неофитов и циничных инструкторов? Мертвецы становятся нашими героями – они никогда не разочаруют нас. А со временем – когда мы постепенно забываем о них, они становятся все лучше и лучше. Ал был неуверенным и чувствительным, затем стал завистливым и жестоким, а потом умер. Более мягкие, чем Ал, выживали, а более сильные погибали, и здесь нет никакого объяснения.

Но когда я вижу Трис, то я понимаю, как оно ей необходимо. Это своего рода голод. Или гнев. Или и то и другое. Мне трудно вообразить, что можно было легко кого-то любить, ненавидеть… и потерять прежде, чем какое-то из этих чувств угаснет. Я вслед за ней отхожу от скандирующей толпы, самонадеянно полагая, что со мной она будет чувствовать себя лучше. Ну конечно. Или я тащусь за ней потому, что я устал быть один и я не считаю это лучшим выходом.

– Трис, – говорю я.

– Что ты здесь делаешь? – спрашивает она с горечью. – Разве ты не должен сейчас отдавать дань уважения?

– А ты? – удивляюсь я.

– Сложно отдавать дань уважения тому, кого не уважаешь.

На мгновение меня изумляет, как ей удается быть настолько холодной. Трис не ведет себя мило, но она редко бывает бесцеремонной. Через секунду она качает головой:

– Я не хотела этого говорить.

– Ага…

– Это смехотворно, – произносит она, краснея. – Он бросается с обрыва и Эрик называет это храбрым поступком? Эрик, который пытался заставить тебя кидать ножи в голову Ала? – Она кривится. – Он не был отважным! Он был трусом, он чуть не убил меня! Разве это здесь принято уважать?

– А чего ты ждала? – Я стараюсь говорить с ней очень мягким тоном. То есть в основном молчу. – Осуждения? Ал уже мертв. Он ничего не слышит, и уже слишком поздно.

– Дело не в Але, – возражает Трис. – Дело в тех, кто на это смотрит! Всех, кто теперь считает, будто броситься в пропасть – не такая уж глупая мысль. То есть почему бы не покончить с собой, если после тебя произведут в герои? Почему бы и нет, если все запомнят твое имя? – Она делает паузу и смотрит на меня.

Разумеется, я понимаю, что дело-то как раз в Эле, и она тоже это знает.

– Это… – выпаливает Трис и опять умолкает – она явно борется с собой. – Я не могу… Такого никогда бы не случилось в Альтруизме! – продолжает она. – Ничего подобного! Никогда! Это место изуродовало и погубило его, и плевать, сли я говорю как Сухарь, плевать, плевать! – кричит она.

Моя паранойя засела настолько глубоко, что я на автомате кошусь на камеру, спрятанную на стене над питьевым фонтанчиком, – она замаскирована под синюю лампу. За нами могут наблюдать операторы в диспетчерской. А если не повезет, то они выберут именно этот момент, чтобы нас послушать. Я уже вижу, как Эрик называет Трис предателем фракции, а потом ее тело лежит на тротуаре рядом с железнодорожными путями…

– Осторожнее, Трис – говорю я.

– Это все, что ты можешь сказать? – недовольно произносит она. – Чтобы я была осторожнее? И все?

Я понимаю, что она ожидала другого ответа, но, хотя она только что ругала безрассудство лихачей, она ведет себя, как и они.

– Ты в курсе, что ничуть не лучше правдолюбов? – спрашиваю я. – Они вечно чешут языками, вообще не задумываясь о последствиях.