До деревни Ями было меньше мили, поэтому Рудж и его команда проводили Уоллистера пешком. Мэллори шел позади «Славы империи», сохраняя дистанцию в несколько ярдов, чтобы падающие деревья и летающие ветви, бывшие неизбежным следствием передвижения машины, никого не покалечили. Аборигены шли перед Руджем и Уоллистером.
– Не думал, что этот парень попытается стрелять в вас из лука, – сказал Уоллистер, когда они прошли через джунгли. – Я бы не стал стоять столбом, если бы знал, что это случится. Мне жаль. Нужно было быть внимательнее, – он бросил взгляд на Руджа. – Впрочем, я вижу, вы и сами можете о себе позаботиться. Ну и фокус же вы проделали этой вашей машиной! Я никогда не видел ничего подобного.
Какое-то время они помолчали, а затем Уоллистер добавил:
– Вас послал лорд Эдисон, да?
Рудж кивнул и рассказал ему, что дедушка Лавинии обеспокоен ее благополучием, а он вызвался найти ее и сообщить о ее безопасности. Разумеется, он стал волноваться, когда его команда наткнулась на сгоревший каркас дирижабля.
Уоллистер удивился, узнав, что тот сгорел:
– А когда мы высадились, он не горел.
Казалось, этот факт его ничуточки не расстроил. У него были галантные манеры, соответствовавшие его глазам с тяжелыми веками, чересчур пухлым губам и слегка раздосадованному выражению лица, присущему человеку, которого часто неправильно понимают его подчиненные.
Он шел по джунглям, покачивая бедрами и плечами, отчего напоминал человека, пробирающегося через толпу на вечеринке, чтобы подойти к барной стойке. Рудж лучше понял антипатию к Уоллистеру со стороны лорда Эдисона, и, следовательно, уже не испытывал противоречивых чувств по поводу возвращения Лавинии в Англию к своему дедушке любой ценой.
Об их прибытии в деревню возвестила толпа ребятишек, которые побежали по дороге, встречая незнакомцев. Эти бледные создания петляли, носились рядом и глазели на незваных гостей. Затем подбежали туда, где «Слава империи» сотрясала джунгли и разбрасывала обломки. Дети сторонились машины, затем останавливались, разворачивались и бежали обратно к ней. Они вставали, хлопали в ладоши и издавали грубые звуки, а затем снова убегали.
Когда Рудж и его товарищи добрались до деревни, они увидели каждого мужчину, каждую женщину и каждого ребенка, которые их еще не поприветствовали. Всей толпой они стояли в ожидании, а когда Рудж прошел на поляну, расступились, открыв вид на хижину, из которой вышла поразительно красивая молодая девушка. У нее были черные, словно вороньи крылья, волосы, которые свободно выпали из-под пробкового шлема, украшенного розовыми и пурпурными орхидеями. Казалось, ее слепил солнечный свет. Она поднесла руку ко рту, и ее голубые глаза расширились – они пронзили воспоминания старого Руджа, и ее имя тут же оказалось у него на языке. Могла ли она быть не по годам развитой двенадцатилетней девочкой, которую он знал давным-давно?
Но, прежде чем ее имя сорвалось с его губ, чей-то голос раздался у него прямо над ухом:
– Виния!
Рудж увидел, что глаза Лавинии стали еще больше, невообразимо больше, и она побежала ему навстречу. Он почувствовал что-то, напоминающее боль, – возможно, это было сильное смущение от своих старческих иллюзий, – когда он понял, что она бежала не к нему, а к человеку, который только что пробежал мимо Руджа, в считаные секунды сократил расстояние между ними, обнял Лавинию и закружил ее в воздухе, пока она смеялась так весело, как могут смеяться только молодые.
Томми Стрэнд и Лавиния Эдисон обнимались и целовались, рыдали и смеялись, хоть и понимая, что они не одни – как часто случается с молодыми, – и казались двумя потерявшими голову влюбленными, чье мастерство выходило далеко за пределы самых опытных актеров.
Это был вечер следующего дня. Солнце все еще светило в небе, но меньше чем через час оно поспешно скроется в воде. Рудж стоял в конце ветхого пирса, который, как он подозревал, не пришел в упадок, а был таким изначально. Перед ним простиралось довольно большое озеро, чья зеркальная поверхность отражала облачное небо целиком, а не рябью на поверхности (что было любопытно). Там не было видно никаких признаков жизни, и странный затхлый запах заполнял воздух. Тем не менее Рудж был рад, что ускользнул, пусть и ненадолго, от болтовни Ями, их идиотского шума и напыщенности. Примитивные народы не воодушевляли Руджа – он видел в них худшие стороны человеческой природы, которые напоминали ему, что суеверие, невежество, насилие и жестокость были врожденными человеческими чертами, первыми побудительными причинами и что цивилизация была лишь дешевым слоем краски на прогнившем здании.
Рудж решил, что уловка Томми его не возмутила. Этот молодой человек не был естествоиспытателем, и этот факт должен был быть очевиден с самого начала. На самом деле он был нерадивым сыном Артура Стрэнда, уважаемого промышленника, который повлиял на лорда Эдисона, чтобы тот взял его сына в команду со спасательной миссией. Ни Артур Стрэнд, ни лорд Эдисон не догадывались, что молодой Томми и Лавиния были влюблены, по крайней мере до тех пор, пока досадное недоразумение не привело к горячему спору, из-за которого Лавиния, подчинившись характерному молодым людям импульсу, решила оградить себя от несчастного жениха целым океаном.
Но она быстро об этом пожалела. Уоллистер оказался неприятным человеком, «животным» (хотя, по словам Лавинии, не позволял себе никаких неприличностей, выходящих за рамки фамильярности и высокомерия). Джунгли так и не смогли исправить ее нрав, поэтому невыносимое племя Ями было последней надеждой. Эти шумные, дурно пахнущие люди, которые не носили никакой одежды, кроме – как глупо! – маленького черного кусочка ткани, чтобы прикрыть пупок. Это были своего рода набожные меры предосторожности, поскольку у них считалось, что демоны входят в человека через пупочное отверстие. Если ты не спрятал пупок под оболочкой моллюска или кусочком кожи ленивца – жди неприятностей.
Так или иначе, влюбленные воссоединились и, похоже, были счастливы…
Казалось, небо умерло и обрушилось на него. Холодный кулак сжал его сердце. Он упал на колени. Вдруг ему показалось, что его тело будто сделано из глины – разумеется, такое онемение предвещало смерть, и все же этот страх смерти был ничем по сравнению с подавляющим чувством опустошения. Подобное отчаяние могло быть вызвано, например, если бы ему сказали, что все, кого он знал и любил, умерли. Ощутимое зло, злой дух, поселившийся у него в сознании, имея власть истины и принося с собой удушающий страх, необходимость убежать, но отнимающую у него волю.
ebooksa