— Почему же он сам об этом не расскажет?
— Разве было бы лучше? Британская публика сентиментальна — ей не понять, что на войне иногда приходится быть бесчеловечным. И что бы подумала Люси, признайся он ей, что Джордж был для него просто пешкой, которую можно хладнокровно пожертвовать в борьбе за преимущество?
— Какой ужас! — содрогнулась Джулия.
— Говоря о публике — время показало, что молчал Алек правильно. Всеобщее возмущение спало за недостатком фактов, и хотя репутация его несколько пострадала, ничего конкретного так и не выяснилось. Общественное мнение переменчиво, и люди понемногу начинают забывать, в чем дело, а когда забудут — сочтут, что были к нему несправедливы. Ставлю десять к одному, что когда объявят о его экспедиции во владения бельгийского короля, реакция будет вполне благосклонная.
После ленча подали кофе, и они закурили. Некоторое время оба сидели молча.
— Люси хочет повидать его до отъезда, — вдруг объявила Джулия.
Дик раздраженно пожал плечами:
— Наверняка из чисто женского желания устроить сцену. Алека она уже достаточно помучила.
— Не будь так жесток к ней, Дик, — сказала Джулия. В уголках ее глаз заблестели слезы. — Бедная девочка очень несчастна. Сегодня утром у меня сердце кровью обливалось.
— Дорогая, ради тебя я сделаю все, что угодно, — склоняясь к ней, ответил Дик.
Чувства возвышенного и смешного располагались у Джулии по соседству.
— Не понимаю, зачем целовать меня, раз страдает бедняжка Люси? — засмеялась она.
А потом, удобно устроившись в его объятиях, добавила уже серьезно:
— Ты ведь попробуешь это устроить? Она боится ему писать.
— Возможно, мне стоит уйти, чтобы ты могла сообщить радостную новость сама, — отозвался он. — Алек придет к нам сегодня.
— Вот эгоист! — воскликнула она. — В таком случае оставь нас наедине — я ведь буду плакать, не переставая, а ты — только хихикать.
— Благослови тебя господь. Мы разложим повсюду платки.
— Для таких случаев я ношу их с собой целую сумочку.
Глава XX
Алек пришел вечером. Произошедшие с ним за три месяца отсутствия перемены тронули Джулию до глубины души. На первый взгляд ничего не изменилось: он был все так же собран и невозмутим, все с тем же всегда поражавшим ее налетом уверенности, что остальные подчинятся его приказу. В нем чувствовалась сила, которую всегда ценит слабая женщина. Однако от острого глаза Джулии не укрылось, что Алек держится лишь усилием воли, и наблюдать за этим — настоящая мука. Постоянное напряжение давало о себе знать, а в усталых глазах и нарочито жестком изгибе губ читалась усталость — силы были уже на пределе. Он стал еще суровее, еще немногословнее. Он мучился — Джулия это видела, — и муки только усиливались оттого, что он стремился любой ценой не подавать виду. Ей хотелось подойти к нему и шепнуть, что не надо быть к себе столь строгим. Позволь Маккензи себе хоть малейшую слабость — и ему стало бы гораздо легче. Впрочем, в чем-то он стал мягче: исчез тот легкий трепет, что раньше мешал Джулии вести беседу. Он обратился к ней с неожиданной теплотой.