— Но как мы выйдем отсюда — в таком виде?
— Это больше не проблема, — говорит Доминик. — Ничто больше не проблема.
Они выходят в холл, оставляя на блестящем, начищенном мраморном полу следы. Шерри сидит за стойкой, как ни в чем ни бывало, и увлеченно читает какой-то журнал.
Она что не заметила, как Доминик вырезал целый этаж с охраной и пациентами? Серьезно?
— Она нас не видит, — говорит Доминик. — И не слышит.
— Ты не убьешь ее.
— У нее туфли от Лабутена.
Шерри покачивает носком своей лакированной туфельки с невероятной шпилькой и перелистывает страницу. Доминик говорит:
— Я кое-что забыл. Самое важное, мамочка.
Доминик раскидывает руки, кружится на месте, и я вижу, как с потолка начинает сочиться кровь. Сквозь десятки этажей, буквально за секунду. Кровь сочится с потолка, ее ленты и линии, ровно-алые, тягучие, как сироп, собираются и падают вниз. Я вижу, как белый отсвет лампы, отраженный в лакированной туфельке Шерри, сменяется красным, а потом первая капля приземляется ей на носок.
А потом, будто бы стеной дождя, свежего, летнего, ливневого Луизианского дождя, кровь проливается вниз. Доминик продолжается кружиться на месте, подставляя лицо, открывая рот, Морриган замирает, будто бы не совсем верит в то, что происходит, а Шерри продолжает переворачивать заляпанные кровью страницы глянцевого журнала, будто не происходит ничего.
— Какого черта ты делаешь?! — кричит Морриган, забывая, видимо, даже о своей набожности.
— Я плачу! — говорит Доминик. — Свою цену.
Он смеется и плачет, ловит кровь языком.
— Как жалко джинсы, — говорит он. — Прости меня, мамочка.
Шерри не замечает ничего, рассматривая мокрую от крови фотографию свадебного платья. Проведя по ней ногтем, она замечает, что бумага мокра и рвется, расходится от прикосновения. Только тогда морок, видимо, спадает и Шерри визжит так громко, что мне кажется, я сейчас оглохну.
Доминик отбрасывает ее к стене одним, едва заметным жестом, удерживает ее. Одна из измазанных кровью лакированных туфелек срывается вниз и падает, обнажая ступню, затянутую в чулок, с крохотной дырочкой на большом пальце.
— Тихо, — говорит Доминик. — У меня сейчас голова взорвется.
Он говорит:
— Этого достаточно.