— Печальная правда в том, что мы с вами в той самой ситуации, которую придурки из консервативной Англии назвали бы патовой.
Он на секунду задумывается и добавляет:
— Или шахматисты. Шахматисты, да, они бы ее тоже так назвали. Если вы убьете меня, то потеряете своих близких. Если я убью вас, то потеряю шанс на свою вечность. Впрочем, помните, мне достаточного одного потомка, может двух — для надежности. Так что мое пространство для хода куда больше вашего.
— Отпусти Мильтона и пользуйся телом Доминика сколько угодно!
— Пользуйся телом Мильтона, он твой наследник, и отпусти Доминика.
Папа и Морин говорят почти одновременно, и Грэйди качает головой, возводит глаза к потолку.
— С таким подходом мне нечего и опасаться, — он поворачивает голову ко мне, и я понимаю, что жуткого в его движениях. Так водят новую машину, с этой осторожностью, непривычностью руки на руле, когда поворачивают на дороге, даже на пустой, медленно и некрасиво. — Здравствуй, Фрэнки, детка. Помню тебя еще лежащим в саду под толщей земли.
Я сглатываю, отвожу взгляд, а папа говорит:
— А что если мы предложим тебе другое тело? Не Мильтона и не Доминика.
Иногда я завидую папе, не знающему совершенно никаких моральных терзаний.
— Я бы рад, детка, но я ведь не могу. Меня в состоянии принять только тот, кто несет в себе мою кровь.
— Как с отрицательным резус-фактором?
— Доверяю тебе в этих вопросах больше, чем себе.
Грэйди смеется, смех у него веселый и заразительный.
Наконец, мне удается выдавить из себя вопрос:
— Чего ты хочешь?
Взрослые смотрят на меня так, будто я использовал самое отвратительное клише из всех просмотренных ими фильмов. Впрочем, я его действительно использовал.
— А чего хочешь ты? Жить. Может быть, попробовать современную кухню. Может быть, скататься в Долину Смерти. Может быть, купить машину, завести дом за белым штакетничком и еще несколько маленьких Миллиганов. Может быть, вернуться в Ирландию, раз моя Родина, наконец-то, свободна.
— Зачем тебе кровь?
— Господь всемогущий, Райан, ты такой любопытный!