— Зоуи сказала, что Мильтона можно спасти, если тебя убить.
— Крошка Зоуи наговорит очень много, лишь бы вы попытались.
— А ты?
— А я наговорю очень много, лишь бы не попытались. Никому нельзя доверять!
Я даже не замечаю, что Морин достает пистолет, а вот папа замечает, отбрасывает его движением руки, как Доминик поступил с Шерри. Он ведь не пил таблеток. Наверное, стресс у него и без того предельный.
— Спасибо, Райан. Впрочем, подозреваю, что ты сделал это не для меня. И, Морин, неужели ты так сильно меня ненавидишь?
— Грязь, — говорит Морин. — Проклятая богом грязь.
И в этот момент она невероятно похожа на свою дочь.
— Вполне доходчиво, — отвечает Грэйди. — Словом, детки, вам все известно…
— Вы и думайте, — завершаю я, прежде, чем Грэйди успевает договорить.
— Именно. Чао, как говорят другие католические иммигранты в этой стране!
— А ну стой! — Мэнди хватает его за руку, но запястье в ее руке снова принадлежит Мильтону, он хватается за нее, говорит:
— Никак не остановятся, все говорят и говорят, сестра, когда они замолчат? Они вообще замолчат?
Глаза у Мэнди в этот момент огромные, и я вижу, как она дрожит. Я перехватываю руку Мильтона, глажу его по запястью.
— Отпусти, дядя, отпусти. Мы сделаем так, чтобы они замолчали.
Я не добавляю, что обещаю, потому впредь решил избегать дурацких киноклише. Когда я веду Мильтона в комнату, он шепчет что-то о боге, который слишком близко и о боли в голове. Мильтон идет, как пьяный, и мне приходится его поддерживать.
Когда я слышу, как он говорит, мне вдруг становится страшно и одиноко, оттого только, что я чувствую, как страшно и одиноко ему. Усадив его на постель, я встаю перед ним на колени, стараясь заглянуть в глаза, но глаза у него не выражают ничего. Где ты, где ты? Я так хочу, чтобы ты вернулся. Пальцы у Мильтона чуть подрагивают, будто бы его непрерывно бьет крохотным разрядом тока.
— Дядя, мы найдем какой-нибудь выход.
— Они все обещают, все говорят.
Я думаю, что суть не в том, что именно я говорю, суть в интонации. Я говорю: