Король волшебников

— Думаешь? — усомнился Джош.

— А то нет. Если Филлори погибнет, ему тоже конец.

— Что такое, собственно, этот Эмбер? — спросила Поппи. — Бог? Он не похож на того, серебряного.

— По моей теории, он бог только этого мира, а серебряные распоряжаются всеми как есть, — сказал Квентин.

Взбудораженность, овладевшая им в Нигделандии, понемногу начала проходить, хотя по утрам он все еще ждал, что магию, как неоплаченное электричество, вот-вот отключат и Филлори начнет рушиться, как Помпеи. Времени они поэтому не теряли, и «Мунтжак» вплоть до сегодняшнего дня шел с призовой скоростью. Адмирал Лакер откопал в тайном сундуке волшебный парус, ловивший, кроме ветра, еще и свет. Квентин узнал его: у Четуинов на «Быстром» был точно такой же. Ночью, при луне и звездах, он обвисал, днем надувался, как яхтенный спинакер во время шторма, и нес корабль, можно сказать, на себе — знай только ориентируй его по солнцу.

Все бы хорошо, вот только Филлори упорно не желало сотрудничать. На этой неделе они открывали неизвестные острова, ступали на их дикие берега, пробирались сквозь мангровые болота, даже на дрейфующий айсберг высадились — и никаких ключей. Что-то здесь не срабатывало, что-то ослабло и разрядилось. Квентин все мозги вывихнул, пытаясь понять, в чем тут дело.

А дождь все лил.

После совещания Квентин заставил себя полежать. Отсыревшие простыни не спешили согреваться. Для дневного сна было поздновато, вечер еще не настал, но солнце, вероятно, уже закатилось — кто его разберет. Небо и океан ничем друг от друга не отличались: все сплошь серое, как новенький «Волшебный экран», на котором ничего еще не рисовали.

Квентин грыз большой палец, от чего так и не отвык с детства. Мысли блуждали в пустоте.

— Квентин, — позвал кто-то.

Заснул он, что ли? За окном теперь стало темно.

— Квентин. — Этот голос — ласковый, бесполый, смутно знакомый, не совсем человеческий — не снился ему. Квентин сел и осмотрелся, но в каюте больше никого не было.

— Ты кто? — спросил он.

— Я внизу, в трюме. Ты слышишь меня через решетку в полу.

Квентин совсем забыл о нем, но теперь вспомнил.

— Ленивец, ты? Я даже не знаю, есть ли у тебя имя.

— Ты бы зашел ко мне. Поговорить надо.

С чего бы это? В трюме, помимо сырости, гнили и сточных вод, воняло еще и ленивцем. Квентин вполне мог поговорить с ним отсюда и вообще бы обошелся без этого разговора.

Бог ты мой! При такой слышимости гнусное животное должно быть в курсе всего, что происходило в этой каюте во время плавания.

С другой стороны, неловко, что он уделял ленивцу так мало внимания. При всей своей занудливости тот заслуживает уважения, как представитель говорящих животных, в трюме хоть и смрадно, но тепло, а делать все равно нечего. Квентин вздохнул, вылез из койки, взял свечу, нашел трап и спустился в корабельные недра.