Призрачно всё,

Я лежал с открытыми глазами. Смотрел на светлую полоску, проложенную луной, уже привычно отыскал золоченый ободок замочной скважины. Он мерцал, привлекал внимание, манил к себе. Но мне было лень вставать, я тупо смотрел на выделяющуюся блестку, а голова кружилась от приятного, почти неуловимого запаха.

Рядом мирно посапывала Тома. Я слышал ее спокойное дыхание, чувствовал тепло исходящее от тела. Может, ее духи так пахнут? Почему же раньше их не чувствовал? Коньяк перебил или так волновался, что перестал быть восприимчивым? Все это легко было проверить, однако, вместо того, чтобы уткнуться носом в волосы женщины, я продолжал загипнотизированным взглядом буравить светящуюся замочную скважину. А мысли ворочались настолько лениво, что их можно было не принимать во внимание. Только чувства и ощущения.

Потом что-то изменилось. Светящийся маячок задрожал, дернулся и пропал. Луна зашла за тучу? Нет, лунная дорожка все так же пересекала комнату и упиралась в шкаф.

Куда делся ободок?

На душе стало пусто, неспокойно, словно вместе со светлячком я потерял нечто важное и значимое. Я еще пытался ухватиться за рациональное: возможно луна опустилась ниже, или, наоборот, поднялась выше, ее свет переместился, и замочная скважина осталась в стороне?

Мысли мелькали обрывками и уносились прежде, чем я мог за них зацепиться. А на смену им черной волной наступал страх, беспричинный, потусторонний. Он ни с чем не ассоциировался. Просто было страшно, холодно и неуютно. Хотелось укутаться в одеяло, нырнуть под него, прижаться к лежащей рядом женщине и снова провалиться в спасительное небытие. Но тело мне не подчинялось, а глаза все так же искали спасительный ободок.

Белая тень выступила из темноты, даже не выступила, а словно нарисовалась в ней или проявилась, как контур снимка на опущенной в раствор фотобумаге. Легкая, воздушная, невесомая. Проплыла, разделяющее нас расстояние, склонилась надо мной. Аромат усилился, стал резким, подавил другие запахи.

Она уже готова была нырнуть в постель и накинуться на меня, но вдруг остановилась.

Она увидела, что я не один. Медленно отступила, слилась с темнотой шкафа и растворилась в ней.

Что-то колыхнулось в воздухе, будто рябь пробежала по воде, затем все замерло, успокоилось. Снова, отражая лунный свет, заблестел ободок.

Страх медленно выползал наружу и убирался прочь. Тело избавилось от оков. Я смог вздохнуть на полную грудь. Еще раз посмотрел на светлячок. Успокоился, что он на месте, обнял Тому, вдохнул аромат ее волос, совсем не похожий, на дразнящий меня запах, и сразу уснул.

Глава девятая

С утра затарахтел генератор, и о сне можно было забыть. Тома ушла раньше. Честной женщине необходимо блюсти доброе имя и репутацию. Напоминали об ее присутствии лишь позабытая бутылка «Мартини», так и не распечатанная коробка конфет, да вмятина на постели, еще хранящая ее очертания.

Делать в доме было нечего. Чтобы не слышать сводящего с ума шума хотелось сбежать из него подальше, куда глаза глядят.

Ноги понесли вдоль пруда, через греблю я перебрался на противоположную сторону и вышел к брусчатке, по которой вчера с Томой возвращались из деревни. Внимание привлекло стоящее на отшибе сооружение. К нему вела заросшая травой грунтовка, и я, не столько из-за любопытства, оно еще не проснулось, сколько ради разнообразия, свернул на нее.

Грунтовкой пользовались, но не настолько, чтобы утрамбовать траву до ее полного исчезновения. Судя по всему, недавно здесь проезжал грузовик. Об этом свидетельствовали следы протекторов, отпечатавшиеся на дне высохшей лужи. Они привели меня прямиком к непонятному сооружению.

Вблизи заинтересовавшее здание утратило таинственную привлекательность. Обычная заброшенная колхозная ферма советского образца. Длинное, приземистое помещение с черными бойницами окон и почти лишенной шифера крышей. Растительность на годами удобряемой навозом почве разрослась с неистовым буйством и если бы не колея, пробраться к ферме было бы невозможно.

Дорога уводила в проем в торце здания. В глубине царили темнота, сырость, воняло разлагающейся соломой. Внутри гуляли сквозняки, от бывших стойл кое-где остались деревянные перегородки, сгнившие, покрытые слизью и дурно пахнущие. Хоть в разобранную крышу и проникал свет, властвовала темнота. Даже когда глаза освоились с полумраком, рассмотреть удавалось немного, у стен, под плотно зашторенными бурьяном окнами все утопало в тени.

Почва под ногами пружинила и неприятно чавкала.

Вот и выход. Солнечный луч под углом зацеплял крохотный кусочек помещения, но и этого было достаточно, чтобы я ощутил себя почти счастливым.