— Яму? — удивился Штаден.
— Ну да, яму. Всеми четырьмя лапами, — только снег летел.
— Зачем? — зачем ещё больше изумился Штаден.
— Да кто его знает… А только в народе говорят — это к покойнику в доме. Примета такая у нас в народе есть.
Штаден вздрогнул, опрокинул чарку по-русски.
— У вас не только попы глупые, но и народ совсем глупый, — сказал он.
Вытер усы рукавом.
— Много Богу молитесь, а в Бога не верите. Собакам верите. Да ещё всему, что старухи скажут.
Неклюд промолчал.
Штаден встал, пошатываясь.
— А теперь — спать. Квас крепкий. И ты ложись.
Неклюд дождался, когда Штаден, кряхтя, разденется за занавеской. Палашка кинулась было ему помогать, — Штаден прогнал.
Через минуту он захрапел. Палашка стала убирать со стола, и Неклюд молча, с равнодушным лицом, ухватил её за крепкую ягодицу, подтащил к себе, усаживая на колени.
— Что ты, как зверь какой, — вполголоса сказала она. — Иди на лавку, я приберусь — приду.
* * *
Штаден застонал и проснулся.
Над ним стоял Неклюд, в холщовой рубахе, красный со сна. Держал в руке восковую свечку. Лицо его было встревоженным.
— Вставай, хозяин, — вполголоса сказал он. — Из Москвы верный человек прибыл. С дурными вестями. А Коромыслова — нет нигде. Исчез Коромыслов, пропал.
— Что такое? — Штаден приподнялся, мотнул головой и охнул от боли.
— Бежать бы нам надо, — сумрачно сказал Неклюд. — Слышно, царь опричниками недоволен. Грешили, мол, много, а грехи замаливать некому, кроме, значит, его самого.