Собачий род

— Жар у неё сильный. В беспамятстве лежит.

— Жар — это ничего, — вмешался священник. — Жар пройдёт, осталось бы здоровье. Переломов у неё, кажется, нет.

Григорий Тимофеевич молчал.

Отец Александр вздохнул:

— Вы, Григорий Тимофеевич, наверное, меня осуждаете…

— За что?

— За то, что не воспрепятствовал языческому обряду… Ей-богу, хотел, и даже уговаривал. Бесполезно.

Григорий Тимофеевич молча кивнул.

— Никиту Платоныча тоже жалко, — продолжал отец Александр.

— Кого? — не понял Григорий Тимофеевич.

— А старца нашего, Суходрева. Ему ведь, по записи, сто два года было. Ещё при государыне Елисавете Петровне родился.

Барин снова промолчал. Демьян снял шапку, по привычке стал мять её своими огромными чёрными ручищами.

— Да, жаль Суходрева. Жилистый был старик. Всё выдюжил, с французом воевал. Огонь добыл, лёг в траву, — и душа улетела.

Он подумал и добавил:

— Завтра хоронить будем.

Наконец, вышел доктор. Он казался ещё более суетливым, глаза горели каким-то неестественным блеском.

— Что ж, должна выжить, — сказал он. — Сильные ушибы, царапины, гематомы и всё такое; однако все кости целы.

Он обернулся на дрожки. Кучер Ванька понял, приударил вожжами, подогнал дрожки поближе.

— Где у вас дети-то болеют? — спросил доктор, занося ногу на ступеньку.

— Демьян! — позвал Григорий Тимофеевич. — Покажи доктору, проведи по всем дворам, — где коровы пали, где люди болеют.