Скоро мы заметили вблизи дороги, на склоне борта котловины, гигантский ствол окаменелого дерева. Шесть кусков было в этом разломанном почти на равные части одиннадцатиметровом бревне около метра в диаметре. Железные слои красными потеками пятнали темно-серую, чугунного цвета и вида, поверхность ствола, сохранившую в то же время полное подобие обветшалой и размочалившейся древесины. Замещенная кремнем и железом, древесина навсегда сохранила тот вид, с которым бревно затонуло в осадке, принесенное издалека рекой, восемьдесят миллионов лет назад. Теперь вода, ветер, солнце и мороз разрушили рыхлые породы вокруг, и ствол остался, как на блюде, на пологом откосе, несокрушимый и такой тяжелый, что силы размывания не смогли его передвинуть. Мы долго любовались гигантом исчезнувших лесов, пролежавшим в земле такое невообразимое время. Я мечтал забрать весь ствол для музея Академии наук в Москве — такие большие и хорошо сохранившиеся стволы встречаются очень редко. Однако не было никакой возможности взять хотя бы один из кусков, весивших больше тонны каждый. Поэтому я ограничился только тем, что сделал несколько снимков.
Дальше к югу холмики оказались сплошь покрытыми кусками окаменелых древесных стволов. Более тонкие, чем первый найденный нами гигант, эти куски были разбросаны, будто упавшая поленница. Торчавшие сучки или корни на пеньках создавали иллюзию настоящей древесины. Только на ощупь тяжелые, острые, звенящие, как стекло, осколки рассыпавшихся стволов показывали, что этот лес — только каменный призрак настоящего. Правильно слоистая структура древесины свидетельствовала о принадлежности стволов хвойным деревьям, возможно, группе болотных кипарисов, и по сие время растущих в приморских тропических болотах, так же как растет еще древнее гинкго в Японии, араукарии в горах Южной Америки и Юго-Западной Азии, красный железняк в нашей Ленкорани…
С неохотой пришлось оставить все разнообразие наваленных в беспорядке стволов — короткий день близился к концу. Теперь мы все время спешили: слишком мало светлого времени оставила нам уходившая осень и слишком много еще хотелось сделать!
Машины пошли дальше той же заросшей тропой к возвышавшемуся вдалеке низкому горному массиву. Там находились развалины монастыря Хамарин-хурал («Монастырь на мысу»), там уже несколько лет горел под землей уголь и там геологи находили кости динозавров. Одно из сообщений говорило о целом скелете! Немудрено, что мы давно стремились попасть сюда. Вот поднялись над степью обрывы и размывы светло-серых глинистых пород с твердыми прослоями железистых песчаников. Узкие черные полосы расчерчивали серую поверхность небрежными штрихами — свидетельство беспорядочного напластования. Выше, на удаленных уступах, громоздились стены и башни красных базальтов, попиравшие цоколи из глыбовых красноватых песчаников, отвесные стены которых багровели на закате. А внизу, под обрывами, высокие барханы преграждали путь своими мягкими, аккуратно насыпанными склонами. На равнину от гор далеко простирались промоины сухих русел и беспорядочная толпа песчаных бугров.
Опять, наверное в трехсотый раз за путешествие, остановились машины. Исследователи поспешно выбрались из них, на ходу строясь в «боевой порядок», то есть выбирая для себя определенное направление, не перекрывающее места, которые осматривает сосед. Все это выполнялось без всяких предварительных сговоров, как в хорошо сыгравшейся футбольной команде. Солнце уже садилось за горизонт, когда стало ясно, что никакого скелета, ни даже отдельных костей здесь нет и не было. Обрывы меловых пород тянулись далеко на восток и юг, и кости могли оказаться именно в них, но осматривать их сейчас не было возможности. Подробное изучение района входило в программу исследований последующих лет, на первое время мы уже получили представление об этих низких горизонтах мелового периода, относившихся к его нижней половине. Спустя три года после окончания работы нашей экспедиции геологи прислали нам из Хамарин-хурала челюсть громадного динозавра игуанодонта, доказав тем самым, что в Азии жили на стоящие нижнемеловые игуанодонты, до сих пор считавшиеся европейскими формами.
С досадой я вернулся к машинам и стал звать товарищей: чтобы поправить неудачу в Хамарин-хурале, нужно было сегодня хотя бы проехать побольше. Поблизости на барханах росли какие-то крупные кусты. Я распорядился наломать топлива, и рабочие с шоферами и поваром поспешили туда. Велико было наше разочарование, когда подошедший Данзан объявил, что это растение (иргай-кизильник) негодно для дров, так как очень плохо горит. Мы все-таки взяли один большой куст и добавил к нему охапку караганы и ежовника (баглура).
В котловине смеркалось, но красные базальтовые стены вверху еще были залиты ярким солнцем и отбрасывали веселый розовый отблеск на свинцовые пески. Из-за поворота сухого русла, внизу в котловине, появился всадник. Сначала только черный силуэт виднелся в отдалении, бесконечно одинокий на просторе равнины. Мы не успели уложить топливо в машину, как подъехала молодая монголка. Без смущения, просто и с достоинством, женщина заговорила с Данзаном, потом спешилась и подошла к нам. Мы поздоровались, я достал папиросы. Лукаво поблескивая глазами, гостья присела, держа лошадь на длинном поводу, курила и разговаривала с нами, подняв вверх свежее, круглое лицо. Докурив папиросу, монголка легко вскочила в седло и погнала коня — видно, торопилась доехать до сомона в бывшей монастыре Хамарин-хурал. Обернувшись через плечо и посылая нам приветственные улыбки, молодая аратка скрылась в холмах. Такой легкой и живой показалась она среди наших хмурых фигур в тяжелой одежде, с таким неподражаемым изяществом сидела на коне, что мы невольно вздохнули, глядя ей вслед. Я подумал, насколько каждый народ — дитя именно своей страны. Трудно представить русскую женщину, одну среди этой пустыни, едущую на коне за десятки километров по своим делам. И так же трудно было вообразить эту аратку среди наших лесов и полей…
Ветер утих, на смену ему шел мороз.
Дорога извилисто поднялась на горный уступ. С гребня увала показался Хамарин-хурал — множество рассыпавшихся глинобитных домиков и стен в котловине у громадного сухого русла. В центре виднелось несколько сохранившихся домов побольше, окруженных юртами. Синий дымок аргала висел над сомоном, доносился резкий запах горящего навоза, слабые огоньки очагов блестели кое-где сквозь щели юрт. Мы проехали правее, оставив сомон на километр в стороне, спустились в сухое русло и направились вниз по нему, стараясь найти участки твердого, уплотненного песка. В сумерках русло стелилось ровной темной лентой. Громадные пни хайлясов торчали там и сям из насыпи песка. Пни были до метра в поперечнике, иногда это были целые куски стволов, поваленных когда-то давно потоком при наводнении. Все ветви и корни или отщепины были тщательно спилены, и мы напрасно пытались найти хоть что-нибудь пригодное для дров. Эти пни, похожие на их окаменелых собратьев, угрюмо торчали безмолвным укором человеку, когда-то погубившему здесь рощу действительно исполинских хайлясов. Впервые я видел, что эти деревья могут быть так велики. Видением пронеслась в мыслях тенистая, полная жизни роща, когда-то бывшая здесь, на пустых берегах сухого русла, — но машина уже поднялась на склон долины.
Громадная равнина, щебнистая, слабо всхолмленная, без единого оврага или русла, легла под колеса. Почувствовав хорошую дорогу, «Дзерен» понесся с большой скоростью, предоставив «Смерчу» догонять нас как хочет. Плотной массой летел навстречу холодный и свежий воздух.
Земля посинела, ушла вниз, впереди в беспредельную высоту поднялось туманное небо со светлыми, жемчужно-серыми облаками, испятнанное сгустками темноты. Облака вихрились, струились и извивались, словно на скате взброшенной к небосводу волны.
Приближались и налетали темные, глубочайшего синего цвета холмики, черные, как отлитые из металла, кустики разбегались в безмолвном испуге, а машина летела и летела, не зажигая спета, в заколдованную даль, где волны всхолмленной земли, такие же шершавые и серые, как небо, расплывались и сплавлялись с тучами на горизонте в один вихрящийся вал. Тучевой вал стеной вздымался вверх и улетал в небесную бездну над нашими головами. Машина безмятежно ныряла под него, стремясь к загадочной цели, ничем не отмеченной, ничем не ограниченной на темном просторе…
Издалека, позади, разлился тусклый свет — «Смерч» зажег фары. Таинственная сумеречная равнина исчезла, стала обычной сухой и безжизненной Гоби. Зажег свет и наш «Дзерен» и продолжал нестись в океан темноты, на юг, пока все совершенно не закоченели.
Я остановил «Дзерен», хотя Пронин так разошелся, что готов был ехать хоть всю ночь. Убежища не было — одна ровная почва кругом, и мы надеялись только на мороз, который усиливался и обещал тихую погоду.
Загорелись набранные у Хамарин-хурала кусты караганы. Повар, ворча, что нет даже «иванантоновичевых» дров, стал кипятить чай и разогревать мясо. Когда-то еще на пути из Южной Гоби, где повар избаловался саксауловым топливом, у нас вышло одно столкновение. Никитин явился ко мне с заявлением, что не может приготовить обед, так как на месте лагеря нет дров. Повар тут же получил основательный нагоняй и с тех пор знал, как с помощью рабочих нужно заготовлять аргал, однако затаил обиду и упорно называл аргал «дровами Ивана Антоновича», к великому удовольствию всех остальных.
Утренний мороз в 12 градусов превзошел все ожидания. Пришлось собирать аргал и растапливать лед, в который превратилась слитая из радиаторов вода. Все долго бродили кругом, подметая равнину полами своих дох. Одним ударом убивалось два зайца: люди согревались и собирали столь редкий здесь аргал. В девять часов, повеселевшие после горячего чая, мы тронулись дальше. Где-то впереди находились развалины Далан-Туру («Пальмовое дерево»), куда вела старая караванная тропа.
Мы скоро подъехали к жалким остаткам строений и повернули от них на юго-запад, спускаясь в плоскую впадину. Неожиданно впереди показалась замерзшая речка — вернее, ключ, окруженный громадными пятиметровыми песчаными кочками, поросшими плотной зеленой колючкой. Маленькая гобийская лиса, испуганная, тощая и взлохмаченная, выскочила из-под берега и скрылась. За речкой мы выехали на плоскогорье и вскоре, повинуясь указанию проводника, повернули налево от тропы, которая, кстати, сделалась хорошим автомобильным следом. Пологий подъем по песчаной, заросшей полынью почве был не очень тяжел, и через полчаса мы оказались на краю высокого обрыва. Цель путешествия — обрыв Баин-Ширэ («Богатый стол») находился на окраине огромной впадины Халдзан-Шубуту («Лысая узкость»), заполненной песками и заросшей саксаулом и поташником.
Этот стол обрывался на юг, восток и юго-запад крутыми стенами и башнями песчаников, разделенными откосами и барханами надутого песка с порослью корявого саксаула. Ниже песчаниковых круч толпились размывы ярких красных глин — конусы, купола, овальные холмы… Еще ниже пологий скат уходил далеко во впадину. Прорезавшие скат овраги на границе песков превращались в мелкие сухие русла и вились меж бугров рыхлого песка и саксауловой порослью.
И опять, как много раз до этого, во всех местах с красными обрывами — ни признака человеческой жизни, ни следа юрт или стойбищ скота.
Мы подъехали к обрыву плато у юго-восточного угла. Небольшое обо из кусков песчаниковых плит стояло в десяти метрах от бровки обрыва. Жестокий ветер бушевал здесь, наверху, и машины слегка покачивали своими тентами под его напором. Нужно было найти место для лагеря. Передовые разведчики — Эглон. Громов, Данзан, Орлов, — сразу же поспешившие к обрывам, вернулись и сообщили о множестве костей динозавров. Я огляделся. При некоторой осторожности отсюда можно было бы спуститься в котловину — если начать спуск на два километра восточнее или западнее самого возвышенного места плато, на котором мы сейчас находились. Но всякое передвижение машин в бугристых песках котловины было бы сопряжено с величайшим трудом, и неизвестно, как выбрались бы мы оттуда, нагруженные коллекциями.
ebooksa