Большая часть обрывов, подлежащих изучению, находилась совсем рядом. Словом, стоянка наверху давала серьезный выигрыш во времени, и я решился на нее, надеясь на прочность наших палаток, сделанных по монгольскому, ветростойкому, образцу. Быть сдутыми к концу экспедиции ветром с семидесятиметрового обрыва Баин-Ширэ — конец, неподходящий для успешно начатой работы. Поэтому мы разбили лагерь, отступя метров на десять от обрыва, на ровной площадке позади старого обо. Машины встали с запада, прикрывая лагерь от главного ветра Гоби — западного. Пока разгружали машины и ставили палатки, мы разошлись по обрывам. Мы с Эглоном направились к западу, к высоким башням серого песчаника, разделенным вверху узенькими промоинами и прикрытым, как мексиканскими сомбреро, громадными плитами твердого песчаника.
Плиты, состоявшие из грубого конгломерата, оказались переполненными костями динозавров. Позвонки, обломки ребер, кости конечностей от разных животных, хищных и травоядных, разной величины — все было смешано здесь в костеносном пласте, достигавшем до двух метров мощности. Если бы не разрозненные и поврежденные переносом остатки, этот пласт был бы самым богатым из всех нами найденных. Кроме этого слоя конгломератов, получившего название главного костеносного горизонта, мы, постепенно передвигаясь вниз по разрезу, нашли еще два горизонта. Кости оказались и в сером рыхлом песчанике на двадцать метров ниже, и в прослое мелкогалечного конгломерата метровой мощности, залегавшего далеко внизу, у самых саксаульников.
Долго ходили мы по карнизам песчаниковых плит, прыгали вниз на барханы надутого песка, пробирались по откосам размытой глины, И постепенно становилось ясно, что мы опять нашли крупное местонахождение, заслуживающее больших и длительных раскопок и подробного изучения. Конечно, весь обрыв Баин-Ширэ никак не равнялся по масштабам с Нэмэгэту. Но здесь, в Восточной Гоби, где все геологические явления были мельче, Баин-Ширэ, несомненно, был одним из самых больших местонахождений костей динозавров, вдобавок залегавших в разных горизонтах, образовавшихся в разных условиях и, следовательно, содержавших различные формы животных.
Да, Баин-Ширэ следовало изучить!
Я спустился по рыхлым песчаным откосам прямо с главного юго-восточного выступа обрыва, держа направление на далекие нижние промоины. Неторопливо, даже медлительно, я проходил по откосам и конусам, по гребешкам валов и по дну оврагов, замечая различные напластования. Желтые пески, с резкой косой слоистостью, темно-пурпурные и кирпично-красные, реже серые глины то с множеством зеркал скольжения, то с мелкими черными желваками марганца: выступы плит твердого, иногда черного железистого песчаника, ярко-оранжевые пески, белые мергели сменяли друг друга сверху вниз. На склоне купола серых песчаных глин я нашел копытную фалангу — костную основу рогового копытного чехла, несомненно, принадлежавшую панцирному динозавру — анкилозавру. Это была первая находка панцирных динозавров в Азии, и я, подбодренный удачей, ускорил шаг.
Пройдя около двух километров по уклону, становившемуся все более пологим, в направлении на восток-юго-восток от лагеря, я очутился в глубокой и широкой промоине. На обрывистые борта промоины были нанесены гряды покрытого рябью песка. Из песка торчали серые, потемневшие ветки мертвого саксаула.
Центр промоины занимал холмик обнаженного камня — здесь вскрывались самые нижние конгломераты. Холмик окружало сухое русло, подрезавшее его западную сторону, где конгломерат обрывался ступенью в полтора метра высоты. Я взобрался на холмик и сразу же увидел на испятнанной гальками поверхности породы множество щитков черепах. Кое-где из породы торчали куски целых панцирей, кости лап. Между остатками черепах попадались и отдельные кости мелких хищных динозавров, но черепахи преобладали. Они по большей части относились к триониксам — хищным водным, живущим еще в настоящее время черепахам с тонким, покрытым кожей панцирем. Один из триониксов — амида — живет у нас на Дальнем Востоке, в озере Ханка и в реках системы Амура.
Начинало смеркаться. Я заторопился, собирая выветрившиеся из породы кости и закрепляя веточки с белыми тряпицами в щелях камня для указания ценных находок, оставшихся на месте. Сюда необходимо было направить Эглона с рабочими и расковырять как следует этот холмик;. названный мною «черепаховой горкой»…
Пока я возился, стемнело. Кряхтя, я поставил на бровку обрыва сухого русла рюкзак, набитый костями и образцами и весивший больше тридцати килограммов, взвалил его на спину и медленно поплелся наверх. Идти на подъем но песку после целого дня работы было очень трудно. Я старался выбирать грядки и длинные отроги коренных пород, казавшиеся после песка асфальтовой дорожкой. Выбравшись на уровень красных глин, я увидел в последних лучах зари далеко наверху палатки. Затем потухла и заря, только черный обрыв заслонял звездное, чистое небо. Горизонтальная граница звездных огоньков и непроницаемой черноты обозначала верх плато, где находился лагерь. Огня костра не было видно — значит, печки поставлены в палатках, и сегодня можно будет спать с удобствами.
Овраги и промоины стали глубже, идти в темноте по кручам и краям обрывов с тяжелым рюкзаком стало опасно. Поэтому я положил рюкзак на верхушке конуса красной глины, там, где мешок можно было увидеть издалека и забрать утром.
После избавления от двухпудовой тяжести трудный подъем показался приятной прогулкой. Усталый, но очень довольный, я поднимался по крутому песчаному откосу, наслаждаясь звездной тишиной. Склон находился за ветром, и можно было спокойно курить. Я уселся на холодном песке, над глубокой тьмой песчаной котловины, свернул козью ножку, и мысли мои унеслись далеко…
Два выстрела отдались эхом в утесах, заставив меня вздрогнуть. В лагере беспокоились обо мне. Я ничем не мог ответить и поторопился наверх. Морозный ветер ударил в грудь мягким, но мощным толчком, едва я вскарабкался на плато. В обеих палатках сквозь темную ткань виднелся свет. Товарищи уже разлеглись на койках, две свечи стояли, прилепленные на вьючных чемоданах, и около них, подняв очки на лоб, корпел над дневниками Громов, В печке бодро шумел огонь, и приятное тепло насыщало воздух палатки, пахнувший пылью. Пыль заметным желтым туманом клубилась в свете огарков — палатку жестоко трепал ветер. Хлопание полотнищ то ослабевало и принимало правильный ритм, то вдруг усиливалось, и тогда казалось, что гигантский зверь трясет утлое наше обиталище, трясет неровными и злобными рывками. Койка мне уже была поставлена. Я развернул спальный мешок, расстегнул ватник и принялся за чай. Поговорив немного о впечатлениях дня, я подбросил саксаула в печку, достал карандаши, нож и записные книжки — впечатления и наблюдения ждали своей записи. Пламя свечей трепетало, неровные блики света бежали по бумаге, мешая вычертить план и сообразоваться с масштабом. Светлая голова Громова склонялась к свече совсем близко, напротив меня…
Я распрямил уставшую от неудобной позы спину, Громов тоже откинулся назад и взялся за трубку.
— Знаете, Валерьян Иннокентьевич, я нашел как будто пустынные многогранники в главном костеносном горизонте, — сказал я. — Похожи на гобийские. Значит, это было в конце мелового периода, когда в бассейны попадал обломочный материал непосредственно от подножия горных хребтов…
— Что же, возможно. Я тоже нашел многогранник в том же горизонте. Вот он! Конечно, может быть тут и случайное совпадение. Но приближение горных кряжей к границам осадочных бассейнов несомненно. По-видимому, в Баин-Ширэ мы нашли высокие и поздние горизонты мела!..
Шумел вдали ветер, переходя поблизости в злобный свист, шуршал летящий песок, грохотала палатка, скрипели шесты в соединениях, лязгала и визжала печная труба — все эти звуки сливались в многоголосый хор назойливого мажора. Глубокая морозная ночь царила кругом, маленький лагерь непробудно спал. Лавина могучего ветра катилась с запада, начисто обдувая край обрывистого плато. Только две палатки составляли маленький живой мирок, и в одной бодрствовали двое ученых. Тепло и свет, заключенные в хрупком матерчатом домике, здесь казались чудом, человеческим волшебством посреди громадной, холодной и пустынной местности. И поэтому необыкновенно возрастало ощущение ценности этого простого уюта. Свет и тепло… В городе мы их обычно не замечаем — это элементы нашей нормальной жизни. Но здесь они приобретают иное, гораздо большее значение. Очень хрупкой кажется жизнь без света и тепла в морозной и бурной гобийской ночи!
Ветер бушевал всю ночь и нисколько не ослабел утром. Я вышел из палатки, щурясь от яркого солнца, и остановился в восхищении. Конусы и купола красных глин внизу обрыва неистово рдели в солнечном свете, приняв необыкновенно яркий пурпурный цвет не то что теплого, а совсем горячего тона.
Эглон направился извлекать найденные вчера остатки черепах, а мы, геологи, продолжали изучение месторождения. Осмотреть такой большой разрез в короткий срок — немалый труд. К концу дня мы уже выяснили в общих чертах образование костеносных слоев и располагали всеми необходимыми для оценки месторождения данными. Интересными оказались находки песков с халцедонами в середине разреза. Наличие этих песков говорило о происшедшем во время отложения толщи Баин-Ширэ размыве базальтовых покровов, залегавших в средней части меловых пород и, следовательно, о глубоком перемыве последних.
Собравшись за обедом в палатке, мы решили уложиться до наступления темноты, а утром снять лагерь и перебраться к северу для исследования гор Хара-Хутул («Черный перевал») — второго крупного местонахождения, открытого советскими геологами в этом районе. Все остальные работы можно было отложить до больших раскопок в последующие годы, когда попутно будет проведено исчерпывающее изучение Баин-Ширэ. Местонахождение стоило того — в нем заключался поздний этап истории мелового периода.
Мы неторопливо, наслаждаясь отдыхом, пили горячий чай из огромных кружек, курили, потирали обветрившиеся щеки. Даже наша дубленая гобийская кожа уступала свирепому морозному ветру, действовавшему в союзе с солнцем, в затишье еще совсем теплым!
ebooksa