Гимназистка. Под тенью белой лисы

— А вы бы на её месте сказали, что совсем не контролируете внутриклановые дела? — усмехнулась я.

— Я, слава богам, не на её месте, а на своём. Мне, знаете ли, Елизавета Дмитриевна довольно проблем с лабораторией. Один Соколов чего стоит… Ох, я же вас не предупредил, вскоре должны подойти снять показания.

И Тимофеев разразился длинной речью, обвиняющей аспиранта во всех лабораторных проблемах: прошлых, настоящих и грядущих. Грядущих, судя по всему, ожидалось весьма и весьма много.

Глава 23

Владимир Викентьевич появился к обеду. Я как раз вернулась домой и Полина споро накрывала на стол, пытаясь вызвать меня на разговор, когда раздался звонок в дверь. Целитель пришёл один, Фаина Алексеевна меня своим посещением не удостоила. Не думаю, что её не интересовала намечавшаяся беседа, но княгиня наверняка полагала, что при ней я не буду столь открыта, как без неё, а Звягинцев непременно всё расскажет, как он это делал раньше. Всё или почти всё… Я очень надеялась на «почти», потому что сегодня мне придётся очень многое открыть Владимиру Викентьевичу.

При виде целителя, неуверенно застывшего на пороге гостиной, почему-то вспомнилось мирное время, что я прожила в его доме, на глаза сами по себе навернулись слёзы и я бросилась на шею гостю, хотя вид у него был не располагающий к нежностям: наверняка собирался высказать то, что думал о моём побеге.

— Ох, Елизавета Дмитриевна, что вы? — ошарашенно выдохнул он, тем не менее тоже меня обнимая. — Будет вам, всё уже благополучно завершилось.

Я же никак не могла остановиться. Из меня словно вытащили стержень, позволяющий держаться, и слёзы полились бурным потоком. Пусть целитель не был для меня опорой, но сейчас казался именно ею, тем более что отталкивать он не стал, напротив: что-то успокаивающе забормотал и даже по голове погладил, словно я была маленькой девочкой, нуждающейся в утешении. Наконец я пришла в себя в достаточной степени, чтобы перестать реветь, в последний раз шмыгнула носом и вытерла слёзы.

— Простите меня, Владимир Викентьевич. У вас наверняка были из-за меня неприятности.

— Да какие неприятности, Елизавета Дмитриевна? — он успокаивающе поцеловал меня в лоб. — Переволновался я за вас, конечно, это да. Вы же даже деньги не взяли, хотя прекрасно знали, где они лежат.

Только тут я спохватилась и поставила полог от прослушивания, иначе разговор до самого последнего слова станет достоянием княгини: если не расскажет целитель, то Полина точно донесёт. Я её не видела, но чувствовала, что она стоит у приоткрытой двери и жадно ловит каждое слово.

— Не могла же я вас ограбить?

— Полноте, Елизавета Дмитриевна, я же вам сам предлагал, — укоризненно напомнил Звягинцев. — Не прямо, конечно, чтобы в случае чего иметь возможность манёвра перед Фаиной Алексеевной.

— А так вам и маневрировать не пришлось.

Целитель в ответ лишь улыбнулся, но как-то так, что даже сомнений не осталось: пришлось, ещё как пришлось, чтобы Фаина Алексеевна не узнала лишнего.

— Владимир Викентьевич, да что же вы стоите? — спохватилась я. — Садитесь же. Пообедаете со мной?

— Да боги с вами, Елизавета Дмитриевна, какой обед? Вы же меня не для этого вызвали из Ильинска?

— Может, я по вам соскучилась? Вы для меня столько сделали, Владимир Викентьевич, что я этого никогда не забуду.

— Я тоже к вам привязался, Елизавета Дмитриевна, — неожиданно серьёзно ответил целитель. — Но лучше, чтобы это осталось между нами. Наши слабости делают нас очень уязвимыми, знаете ли.

— Мы не будем сообщать это Рысьиным, — предложила я. — А знать, что есть кто-то, готовый тебя поддержать, — это бесценно. И это знание не ослабляет, а делает сильнее.