Будь возможна мудро устроенная республика, это была бы, на мой взгляд, республика литераторов: она целиком состояла бы из умных людей; но сказать «республика» все равно, пожалуй, что сказать «дурно устроенное государство». Думаю, именно поэтому в таких государствах встречаются люди, исполненные высочайших добродетелей:[169] человек совершает больше всего великих дел там, где ему позволено безнаказанно делать глупости.
Честолюбие — примета дарования, мужество — мудрости, страсти — ума, а ум — знаний, или наоборот, потому что в зависимости от случая и обстоятельств любое явление то хорошо, то дурно, то полезно, то вредно.
Любовь сильнее самолюбия: женщину можно любить, даже когда она презирает вас.
Мне жаль влюбленного старика: юношеские страсти губительно опустошают изношенное и увядшее тело.
Не следует ни учиться танцам, когда у вас седые волосы, ни вступать в свет слишком поздно.
Неглупые дурнушки часто злы: их гложет досада на свое безобразие, ибо они видят, что красота восполняет любой недостаток.
У женщин обычно больше тщеславия, чем темперамента, и больше темперамента, чем добродетели.
Тот, кто не любит ни женщин, ни карт, заблуждается на свой счет, утверждая, что любит бывать в обществе.
Кто легкомысленней, нежели француз? Кто еще поедет, как он, в Венецию лишь затем, чтобы увидеть гондолы?
Человеку так свойственно все тащить и присваивать, что он подчиняет себе даже волю своих друзей, превращая их любезность в право деспотически властвовать над ними.
Что порождает столько злых, плоских и смешных остряков — глупость или недоброжелательность? Или та и другая вместе?
Между ловкостью и ложью такая же разница, как между откровенностью и грубостью: человек лжив или груб по недостатку ума. Ложь — это грубость людей фальшивых, донная муть фальши.
Несовершенство — составная часть любого порока, совершенство же едино и неделимо.
Я нахожу вполне извинительным, когда люди, неспособные добиться подлинной славы, создают себе ложную, но просвещенный человек, транжирящий время и силы на пустые занятия, представляется мне похожим на богача, который просаживает состояние на безделицы. И он — самый неразумный из смертных, если даже на склоне дней надеется преуспеть за счет тех достоинств, что помогали ему в лучшую пору жизни: приятнейшие свойства юноши постыдны в старике.
Старость может прикрыть свою наготу лишь подлинной славой: она одна способна заменить дарования, обветшавшие за долгую жизнь.
Надежда — единственное благо, которым нельзя пресытиться.
Одна мода исключает другую: человеческий ум слишком узок, чтобы одновременно ценить многое.
Кто мог бы извлечь выгоду из обаяния, тот его лишен; у кого оно есть, тот неспособен им воспользоваться. То же самое относится к уму, богатству, здоровью и т. д.: дары природы и Фортуны более часты, чем умение поставить их себе на службу.
На мой взгляд, лучшим способом воспитания принцев было бы поближе познакомить их со многими людьми разного нрава и положения: незнание своего народа — извечная беда государей. Стоит им взойти на трон, как все вокруг прячут лица под масками: властелин видит подданных, а не людей. Отсюда — дурной выбор фаворитов и министров, позорящий монархов и губящий народы.
Воспитайте принца воздержным, благонравным, богобоязненным, милостивым, и вы много сделаете для него, но мало для отечества: вы не научили его быть государем. Научить его любить свой народ и славу — значит привить ему все добродетели сразу.