— Одевай, мать твою!
На президентском лице отразилось непонимание, постепенно переросшее в панику.
Кривые короткие ручонки затряслись, из разинутого рта донеслось невнятное.
— Зачем вы так?
Пятерня Санчеса скинула с колен защитную экипировку.
Во имя человеколюбия! Не опускайтесь до уровня солдафона. Вы же культурный человек.
— Человеколюбия? — возмутился я. Эхо гулко отразилось от стен, заметалось, передразнивая: любия, любия, любия.
— Ты ещё Библию вспомни гад, рай, ад и всё такое. Дали по щеке подставь другую.
Меня аж передёрнуло, когда он закивал словно китайский болванчик.
— Нет, извини, не наш метод. Ударили, отруби наглецу руку, больше бить будет нечем.
Стоящие рядом русские о чём-то шушукались. Из обрывков фраз я понял, что эта затянувшаяся тягомотина им тоже порядком поднадоела.
— Надо кончать, — сказал едва слышно Миша.
Я тоже считал, что надо. Даже знал кого.
— Одевай, избиратели заждались!
Вкратце я обрисовал парням намечающийся маскарад. Семён разразился смехом, больно хлопнул меня по плечу.
— Вы зверь, док, знаете об этом?
Какой зверь я не понял. Последнюю собаку мои соседи сожрали пару лет назад, а коты видимо разбрелись сами. Я ни чего не ответил, открыл соседний шкафчик, вытянул из ниши ещё одно облачение. Вроде впору. Резиновые рукава оказались немного узки, зато сапожищи хлябают словно на ребёнке.
Ждите, — бросил Сеня своим, — мы быстро. Он со знанием дела влез в прорезиненного экипировку, водрузил на голову противогаз.
— Готовы, док?
Я кивнул. Мир за кругляшами дыхательной маски, казался ещё более безрадостным. Всепоглощающая серость, полумрак, а главное противная аура этого места. Отсюда хотелось бежать, нет, исчезнуть как утренний туман, унесённый налетевшим ветром. Как в гробу — пришло на ум. Руки и ноги сдавила толстенная мешанина резины и армированного материала, на грудь словно плиту положили. Дышать трудно. Терпеть эту пытку долго не смогу, или грохнусь от изнеможения или задохнусь к чёртовой матери.