Память Вавилона

– Что же означают ваши слова «стать равным Богу»?

– Не знаю. По крайней мере пока не знаю.

– И вы утверждаете, что такая информация существует здесь, в Мемориале, на виду у всех, под рукой у всех, и никто этого не подозревает?

Торн отложил перчатки и открыл пузырек с аптечным спиртом, чей едкий запах тотчас распространился по всей комнате.

– Почти никто. Если Генеалогистам известно о существовании такого документа, значит, кто-то им об этом сообщил.

Офелия нахмурилась. Может, тут-то и кроется «последняя истина», о которой в первый день рассказал Амбруаз, показывая ей Мемориал? Девушка не обнаружила в Секретариуме никакой бронированной комнаты, хотя повсюду искала ее; в конце концов она убедила себя, что все это просто сказки.

– Генеалогисты больше ничего не сообщили мне, – заключил Торн. – И если я захочу получить у них дополнительные сведения, мне придется для начала предъявить им веские доводы.

– Значит, вы надеялись, что тайна кроется в журнале коменданта?

Теперь Офелия лучше понимала, почему он не запрыгал от радости, когда она поделилась с ним своим открытием. В сущности, он уже приблизительно знал то, что она обнаружила.

– Именно так. Но вы меня разубедили. Теперь придется информировать об этом Генеалогистов.

И Торн начал старательно протирать кисти рук спиртом. Офелия заметила, что всякий раз при упоминании о Генеалогистах его брови мрачно сдвигались, а лицо темнело. Он явно относился к ним враждебно.

– Так кто же хочет сравняться с Богом? – спросила девушка. – Они… или вы?

– Я не намерен свергать Бога, чтобы посадить на его место кого-то еще. С момента моего бегства из тюрьмы я преследую единственную цель: найти слабое место этого труса, который скрывает от мира свой подлинный облик.

И лицо Торна омрачилось еще больше.

– Сомневаюсь, что Генеалогисты разделяют вашу точку зрения, – сказала Офелия.

Она и сама не знала, какая перспектива страшнее – мир, управляемый Богом, или мир, управляемый людьми, возомнившими себя богами.

– Вы правы, – бросил Торн сквозь зубы. – Они ее не разделяют.

Наступило молчание. Офелия силилась удержать эгоистический вопрос, так и просившийся наружу: что она-то делает во всем этом? Какую роль отвел ей Торн в своих планах?

– Ученик, о котором пишет комендант, – сказала наконец девушка, – и который, по его мнению, отличается от прочих будущих Духов Семей, – чтό, если он и есть тот самый Другой? Может, он стал слишком опасен? Может, именно поэтому Бог и заключил его в зеркало? Я смотрю, у вас здесь нет ни одного зеркала, – внезапно заметила она, окинув взглядом комнату.

Торн мотнул головой. Засучив рукава рубашки, он протирал спиртом руки до локтей так энергично, словно решил свести с кожи все свои шрамы.