Лесной Охотник

Мужчина остановился у кабины безопасности, чтобы подписать данный ему документ. Он извлек из кармана авторучку и написал: Майкл Галлатин, матрос 2-го класса.

Затем он поправил сумку на плече и пошел дальше в своих стоптанных ботинках в сторону буксовки № 4 к норвежскому кораблю «София».

Глава вторая. Руки моряка

Когда последний мешок с сельскохозяйственными удобрениями вместе с шестью десятками ящиков с шариковыми подшипниками и тремя сотнями бочек с маслом были погружены на борт «Софии», на горизонте УЖЕ забрезжил рассвет.

Огромные двойные дизельные двигатели запульсировали и задребезжали, за счет чего по старому кораблю пробежала вибрация, похожая на стон камертона или лопнувшей скрипки. По всей палубе разносились командные выкрики. Вскоре швартовы были отданы. Коричневая вода поднялась с илистого дна. Корабль, рожденный на свет в 1921-м году, чуть накренился, покидая причал, напоминая пожилую даму. «София» — длиной в сто четырнадцать метров — качалась из стороны в сторону, находя равновесие. Ее центральная рулевая рубка состояла словно бы из листов проржавевшей стали, как снаружи, так и изнутри. На двухмачтовом судне паучья сеть проводов оплетала и нос, и корму. Вентиляционные воронки казались прикованными к палубе лишь честным словом, крепления были совершенно незаметны, что вполне являло собой триумф скандинавских судостроителей. При этом вся надводная часть дымчато-серого корпуса корабля, а также якорь и якорная цепь покрывались неопределенными пятнами желтой, бурой и рыжей ржавчины. «София» — несолидная и изрядно потрепанная хозяйка моря — сотрясалась даже от самой невинной волны, и ее проржавевшие суставы болезненно и натужно скрипели. Стонами отдавались все крепления, переборки и палубные доски. Этот корабль был недотрогой, страшащейся любого прикосновения Посейдона — столь любимого когда-то давно.

Корабль покидал свою спокойную гавань с чувством тихого стыда.

В столовой под палубой Майкл Галлатин искоса смотрел на тарелку жареной картошки, буквально плавающей в масле. Приготовленная местным коком яичница тоже была пропитана маслом, и ломтики бекона казались сделанными из жира и коричневого каучука.

Майкл невольно подумал о недавнем кулинарном шедевре — Шатобриане — который ему довелось отведать в Данциге.

Единственным, что на этом корабле можно было не бояться отправить в желудок, был кофе, который оказался вполне сносным. Хорошим, правда, его тоже назвать было нельзя, зато напиток оказался достаточно крепким, чтобы прибавить бодрости… а также, чтобы заставить зубы болезненно заныть, а желудок сжаться.

Полковник Вивиан предупреждал, что пища будет далека от высоких стандартов, поэтому новостью это не стало. В первые дни плавания, пока живот Майкла не привык к морской качке, подставной моряк старался не особенно набивать его и питался крайне умеренно. Как выразился Вивиан, эти бродяжьи корыта качаются, как пьяные шлюхи, так что лучше уж тебя будет тошнить на пустой желудок. Потреблять эту дрянь — уже пытка, а уж блевать ею — пытка вдвойне.

Но сейчас завтрак был подан, а Майкл был голоден. Ему нужно было есть. В столовой, несмотря на ранний час, было людно, и вокруг витали облака дыма от сигарет, которые моряки перекатывали зубами из одного уголка рта в другой. Майкл бегло подсчитал количество человек и понял, что сорок два члена экипажа находилось сейчас в его поле видимости. Грохот и скрежет столовых приборов по тарелкам играл свою дьявольскую симфонию. Работа на судне была тяжелой, времени на отдых оставалось мало, и матросам приходилось работать до самой полуночи. «София» шла со скоростью около пяти узлов в час — Майкл ощущал это по вибрации, пока наблюдал, как подают завтрак, и отслеживал настроение среди неотесанных, грубых и потрепанных жизнью мужчин.

Толком он еще ни с кем не пересекался — его определили на погрузочные работы, но там он для всех так и остался незнакомцем. Он сидел за одним столом с жилистым мужчиной лет пятидесяти с изборожденным морщинами лицом, который умудрялся одновременно есть и курить, перекатывая сигарету во рту и чудом не откусывая от нее кусок. Вторым за стол уселся плотный парень с песчано-коричневыми волосами и в пропитанной потом синей рубахе. Этот человек почти постоянно ухмылялся и хихикал по поводу и без. Третьим был тощий чернокожий мужчина примерно лет тридцати с бритой головой, лишившийся части кожи на правой половине носа вследствие травмы или болезни — часть кожи была срезана и теперь грубо зарубцевалась розоватой плотью. Похоже, он работал слишком острой бритвой, подумал про себя Майкл, пробуя на вкус одну из полосок бекона. На чернокожем человеке красовалось три ожерелья — одно грубоватое, из раковин каури, другое из бисера и черного дерева, а третье с одним шестигранным синим камнем. Его глубоко запавшие глаза никого не удостаивали своим взглядом, однако, похоже, улавливали многое периферийным зрением.

— Ах, йа! — вдруг прогремел голос позади Майкла. — Фот тот сукин сын, которого я искал!

Майкл повернулся на своем сидении. Над ним возвышался огромный плечистый гигант, которого, как он успел услышать, звали Олаф. Он тоже работал на погрузке сегодня. Майкл уже извинился за какое-то нарушение, в котором был обвинен, пока ходил за очередным тяжелым ящиком, но так и не понял, чем именно так прогневал этого Олафа, что тот разорался и принялся изрыгать проклятия и ругательства на палубе. Майкла проинструктировали и подготовили к подобным ситуациям, но все же инструкции, информация и уроки, которые давались на суше, не имели ничего общего с тем, какая работа на самом деле ожидала его на судне.

— Я с тобой говорю! — прорычал Олаф так, словно Майкл еще этого не понял. Беспорядочная болтовня в столовой смолкла. — Так и будешь рассижифаться, или мне тебя тащить?!

Выступающий огромный лоб великана покрылся красными пятнами гнева. Его темно-карие глаза раскраснелись от ярости и стали походить на раскаленные лавой вулканические камни. У него были грязные, свалявшиеся, сальные волосы, спутанные в совершенно непреодолимые колтуны на затылке. На огромных бедрах были закреплены крюки для мяса, и он угрожающе потянулся к ним в ожидании решения Майкла.

У Майкла же было огромное желание просто проигнорировать угрозу и вернуться к своему завтраку, но он рассудил, что разумнее будет подняться.

— Слушай сюда, ты! — палец гиганта с грязным ногтем уткнулся в грудь объекта его гнева. — Никто не смеет преграждать путь Олафу! Никто не смеет пихать Олафа! А? Никто не смеет заставлять Олафа выглядеть медлительным перед кем-то! А?

— Я ведь уже сказал, что я…

— А ну заткнись! — проревел Олаф, вновь довольно болезненно ткнув Майкла в грудь. Затем окинул его презрительным взглядом с головы до пят. — Ты не моряк.