– Нелюди. Про то, что мы… Отец Игнасио, мне страшно.
Он на миг задумался.
– Мне тоже, моя дорогая. Мне тоже.
Fidélium Deus ómnium Cónditor et Redémptor, animábus famulórum famularúmque tuárum remissiónem cunctórum tribue peccatórum: ut indulgéntiam, quam semper optavérunt, piis supplicatiónibus consequéntur…
Per omnia saecula saeculorum.
Сырой холмик, укрытым дерном, шаткий крест…
– Amen, – проговорил он, поднимаясь с колен.
Влажная ветка скользнула по его лицу – точно женские пальцы, и он вздрогнул от этого прикосновения.
– Отец Игнасио, – Мэри подняла к нему опухшее от слез, все в красных пятнах лицо. До чего же она все-таки, бедняжка, некрасива, неожиданно для себя подумал он.
– Да, дорогая?
– Я хочу… покаяться.
– Да, дорогая…
Он оглянулся на Арчи и Элейну, они стояли, взявшись за руки, растерянные и неподвижные, точно дети, и сказал:
– Отойдем, дочь моя.
За огромным деревом, к которому он прислонился спиной, она горячо прошептала:
– Это ведь Божья кара его постигла, да? Я тоже виновата. У меня были дурные мысли… плотские…
– Молись, – сказал он сурово.
Она глядела на него сухими отчаянными глазами.
– Как вы думаете, если бы ее здесь не было, он бы… посмотрел в мою сторону?
– Нет, – сказал он. – Ты – не ровня ему, Мэри. И ты – невеста Бога.