– Ох, черт!
Я фыркаю: мне смешно глядеть, как он поскользнулся, ступив в лужу нечистот. Он подходит к храпящей цветастой туше.
– Это еще что?
И, вернувшись ко мне с перекошенным лицом, спрашивает шепотом:
– Вот это – Умм Кульсум?
У меня в животе бурчит так, что, наверно, на улице слышно. Я громко икаю. Шмитт, не ожидая ответа, хватает швабру.
– Ладно, за работу!
Борясь с упорной отрыжкой и звоном в ушах, я слежу за ним, не в состоянии двинуть и пальцем; он, кажется, это понимает и сам энергично берется за дело, бегая с ведрами из кухни в туалет и обратно, подтирая, отчищая, выскребая, отдраивая, проветривая, распыляя освежитель воздуха.
Наконец кухня приобрела свой прежний вид.
Шмитт приседает рядом с Умм Кульсум и похлопывает ее по одутловатым щекам:
– Месье… месье… проснитесь, пожалуйста… Месье… вы меня слышите?.. Месье!
Умм Кульсум на минуту перестает храпеть, задержав дыхание с опасностью для жизни, но не отвечает.
Шмитт снова кидается ко мне:
– Он что – в коме?
– Это не «он», это «она».
– Ах, вот как…
– Умм Кульсум, даже бодрствуя, выглядит словно в летаргическом сне. А уж когда она дрыхнет, то и подавно.
– Помоги мне привести ее в чувство.
Я опираюсь на плечо Шмитта, и мы беспомощно топчемся рядом с ней.
– Умм Кульсум! Эй! Ау!