Сверху доносятся аплодисменты.
Мы с Момо переглядываемся, молчаливо спрашивая себя, не настал ли наш черед… но тут раздается новая веселая мелодия, предвещая очередной скетч, и мы дружно испускаем глубокий вздох. Вздох чего – облегчения? Раздражения? Досады? Ярости? Не могу определить, хоть убейте.
– Момо, а у тебя там, в зале, есть дружки?
Я-то хорошо знаю, что там нет ни души, но Момо этого не подозревает.
– У меня больше нет дружков.
– Да есть, наверно; просто ты больше
– У меня есть ты.
– А ты можешь представить, как они сейчас сидят там, в зале, вполне конкретные ребята, загримированные каждый для своей роли?
– Заткнись!
Мне кажется, что Момо все чаще говорит голосом Хосина, с его интонациями, с его хрипотцой, с его жесткостью. Мертвый брат полностью завладел живым. Как же быть?..
В глубине подвала маячит чей-то силуэт. Я вздрагиваю. Что это? Неужели в театре кто-то остался? Механик сцены? Сторож?
Тень медленно приближается к торту, и я узнаю… следователя Пуатрено. Она словно разглядела меня через узкую щелку в макете и почти незаметным жестом подзывает к себе.
Как это возможно?!
Зачем она пошла на такой риск?
Конечно, она единственный человек, способный противостоять полиции и пройти через оградительные барьеры, но зачем?
– Момо, я опять хочу отлить.
– Нет! Теперь уже скоро!
– Да ладно тебе, я сейчас вернусь.
– Сдрейфил, да?
– Опять ты за свое! Кто здесь главный? Сказал же, что вернусь, значит, вернусь.