Фаталист

– Благодарю.

Расставшись с Вернером, Григорий Александрович направился в морг. Он хотел осмотреть трупы без доктора, потому что тот, в общем-то, мог оказаться убийцей. Хоть Вернер и не прибыл в Пятигорск на том же поезде, что и пострадавшие женщины, ничто не мешало ему высмотреть их на вокзале, затесавшись в толпу встречающих.

Конечно, трудно было вообразить мотив, побуждающий Вернера жестоко расправляться с девушками по ночам, но, с другой стороны, Печорин вообще не мог представить, чем руководствовался убийца. Что же касается доктора… Кто знает, как подействовала на него та история с дочкой горского князя? Кажется, Вернер обладал довольно впечатлительной натурой, хоть и старался это всячески скрывать. Возможно, иногда ему кажется, что он видит свою возлюбленную в других женщинах, и тогда… Интересно, кстати, что случилось с девушкой после того, как доктор изрубил на куски ее отца?

Григорий Александрович добрался до «холодной» быстро, но никого там не застал. Пришлось искать сторожа. Помощника у Вернера не было, так что Печорин оказался предоставлен самому себе. Сторож отпер ему дверь, когда Печорин объяснил, что уполномочен расследовать дело, и сел в уголке, скручивая папироску. Вид у него был сонный, а лицо опухшее, как у человека, который злоупотребляет вином. За Григорием Александровичем он не следил, а все больше зевал, не удосуживаясь прикрывать рот ладонью.

Печорин нашел тела убитых женщин. Это было несложно, потому что они больше походили на куски мяса, чем на людей, пусть и мертвых. Следов кнута разглядеть Григорий Александрович не смог, потому что все покрывали глубокие раны от шашки или сабли. Руки и ноги едва держались, у одной из жертв голова оказалась почти отрубленной. Были видны грубые стежки, которыми Вернер пришил ее к шее.

Печорин внимательно рассмотрел трупы. Он искал что-то необычное, что бросилось бы в глаза или просто показалось странным. Преодолевая брезгливость, проверил ногти, но они были чистыми.

Было странно прикасаться к холодной безжизненной плоти. Лишенные души, люди превращались в подобия экспонатов, выставленных в Кунсткамере. Они становились вещами. Пожалуй, это было страшнее всего: понимать, что живое существо может вдруг превратиться из двигающегося, мыслящего и чувствующего в нечто безликое.

Григорий Александрович представил, что лежит в гробу со сложенными на груди руками, между пальцами вставлена тонкая свечка. Его тело твердое, как застывший воск. Как трупы готовят к погребению? Он слышал, будто брюшную полость разрезают и достают все органы, а кровь сливают, чтобы закачать вместо нее особый бальзамирующий состав. Губы сшивают – не дай бог, если на похоронах у покойника отвиснет челюсть! А веки? Что делают с ними? Он ведь могут открыться. Тоже используют нитку?

Запах стоял в холодной нестерпимый, и Григорий Александрович пожалел, что не пользуется надушенным платком, как многие молодые люди, живущие в Москве и столице: сейчас приложить его к носу было бы очень кстати.

Сдерживая рвотные позывы, Печорин попросил сторожа перевернуть тела. Тот недовольно поворчал, но распоряжение выполнил.

– Тяжелые, – проговорил он, отступив.

Похоже, убийца сосредоточил усилия на спинах своих жертв: на груди и животе повреждений почти не было. Григорий Александрович обратил особое внимание на запястья и лодыжки. Следы от веревок отсутствовали. Значит, преступник не связывал женщин. Этого Печорин не ожидал. Как такое возможно? Они не кричали и не сопротивлялись, хотя не были опутаны и могли свободно убежать! Или не могли? Григорий Александрович попытался представить ситуацию, в которой человек позволяет бить и рубить себя, не издавая при этом ни звука и не стараясь спастись. Наверное, это возможно лишь при одном условии: когда жертва отравлена опием и не понимает, что происходит. Вероятно, даже не чувствует боли, ибо, как известно, опиат обладает свойством сильно притуплять ощущения – не зря же его используют во время операций.

Жаль, что нельзя проверить, принимали ли эти женщины наркотик.

Григорий Александрович раздвинул одной из убитых веки и от неожиданности отшатнулся. Он знал, что радужная оболочка меняет цвет после смерти, но впервые видел, чтобы глаз сморщился, как чернослив: он буквально ссохся и занимал внутри глазницы в два раза меньше места, чем положено. Как, интересно, Вернер объяснил бы это явление?

Печорин проверил глаза у второй жертвы – картина была та же. Тогда, воспользовавшись одним из инструментов, нашедшихся поблизости, Григорий Александрович не без труда открыл женщинам рты: пришлось просунуть металл между стиснутыми зубами и давить, пока челюсти не сломались с сухим хрустом.

Наблюдавший за этой операцией сторож недовольно засопел.

– Нет человеку покоя ни на этом, ни на том свете! – пробормотал он. – Как будто мало над ними поиздевались.

Печорин равнодушно проигнорировал эту реплику. Его интересовали трупы. Он верил, что мертвецы способны многое рассказать внимательному «слушателю».

Задержав дыхание, Григорий Александрович заглянул в рот первой жертве, затем – второй. Как он и думал, языки были сморщены и черны – словно иссушены продолжительным отсутствием влаги. Такое, наверное, часто можно увидеть в пустыне – у тех, кто заблудился там и погиб, не добравшись до колодца, – но не в Пятигорске, где вода бьет из земли буквально на каждом шагу. По какой причине подобное могло случиться с женщинами здесь?

Печорин осмотрелся в поисках журнала вскрытия. В углу стояло небольшое старое бюро, и Григорий Александрович подошел к нему. Выдвинув верхний ящик, он обнаружил кучу сломанных гусиных перьев. В другом лежали потрепанные книги по медицине.