— То есть, вернуть зрение ребенку, который прежде не видел ничего, полноценным исцелением не считается?
— Так, — важно кивнул он.
И вот тут меня забрало. Да плевать на марки — их у меня много. Но вот нагло жульничать, да еще заявлять о честности — перебор. Как говорил классик: «Формально правильно, а по сути издевательство»?[10]
— Довожу до вашего сведения, герр Шредер, что я прекращаю контракт с клиникой. Поищу работу в другой стране. Заявление пришлю по почте. Ауфвидерзейн!
Я встал.
— Не имеете права! — вскочил он.
— Очень даже имею, — хмыкнул я. — Читайте контракт.
По большому счету уходить не собирался — только припугнуть немца. А то раскатал губу. Я ему не остербайтер. Пусть поищет другого, может быть, найдет. Целителей в Германии много — по пять пфеннигов пучок.
Шредера я недооценил. В тот же вечер в дверь наших апартаментов позвонили. Я открыл дверь — в коридоре стоял Бах.
— Герр Мурашко? — спросил гаупткомиссар, хотя без того видел, кто перед ним. — Я к вам по служебному вопросу. Разрешите войти?
Я посторонился. Полицейский шагнул за порог, но дальше не пошел.
— Предъявите ваши паспорта, — предложил неожиданно.
Я принес советские. Он, не глядя, сунул их в карман.
— Как это понимать, герр гаупткомиссар? — удивился я.
— Превентивная мера, — пожал он плечами. — Не хочу, чтобы натворили глупостей. Мне звонил герр Шредер и просил кое-что разъяснить. Вы связали себя контрактом с уважаемым учреждением Германии, герр Мурашко. Потому вам выдали вид на жительство — быстро и вне очереди. Если откажетесь работать — вид могут отозвать. В этом случае вас ждет принудительная высылка в СССР. Там, вроде, с нетерпением ждут, — ухмыльнулся он.
— Это подлость! — не сдержался я.
— Придержите эмоции, герр Мурашко, — не смутился Бах. — Все справедливо. Вы нужны Германии, потому и здесь. Не желаете быть ей полезным — ауфвидерзейн. Разбирайтесь со своим КГБ. Честно говоря, не понимаю вас. Есть прекрасная работа, зарабатываете, как звезда Бундеслиги, чего более желать?
— Понял, герр гаупткомиссар, — ледяным тоном отчеканил я.
Бах помялся, видимо, желая еще что-то сказать, но передумал. Сухо попрощался и ушел.
— Что будем делать, Миша? — спросила Вика, когда я рассказал ей о разговоре с полицейским.