И дрожала, вспоминая прошлое.
* * *Бутылка уже опустилась, разбилась о голову, а затем вгрызлась ей в горло. Брызнула кровь, густая, горячая, яркая. И Хана сделала то, что сделала бы в тот момент любая тринадцатилетняя девочка.
Йоши врезался в отца, дико ревя и размахивая кулаками. Он ударил его по щеке, в челюсть, они свалились на стол, который разлетелся под их напором. Хана стояла и кричала над телом матери, голова ее тряслась так, будто сейчас взорвется. Она в ужасе смотрела на разорванное и будто ухмыляющееся горло и эти прекрасные голубые глаза, в которых больше не было жизни.
Отец отшвырнул Йоши в сторону. Лицо его побагровело от напряжения: катился пот, вздувались вены, сквозь сжатые зубы летели слюни.
– Маленький ублюдок, я убью тебя, – прорычал он.
Здоровой рукой отец поднял разбитую бутылку саке и склонился над повергнутым Йоши. Кровь на стекле. Кровь на руках. Кровь ее матери. А теперь и брата? Она слишком мала и не сможет остановить его. Да и что от этого изменится? Но в тот момент Хана обнаружила: она рычит, бездумно, безоглядно бросается на него сзади, молотя своими крошечными кулаками и крича «Нет, нет, нет!», как будто в нее вселились все бури мира. Он обернулся, и на его лице отразился ужас – он не мог поверить, что она отвернется от него. Это не его Хана. Не его маленький цветочек.
– О боги, – сказал он. – Твой глаз…
Залитой кровью бутылкой он указал на ее лицо, и его черты исказились от боли.
– О боги, нет. Нет, это не ты…
Йоши с ревом прыгнул на спину отца, схватив его руками за горло. Отец двинул его локтем в челюсть. Лязгнули зубы. Брызнула кровь. Брат рухнул среди останков стола, как тряпичная кукла, и потерял сознание.
Отец повернулся и ударил Хану, и от этого удара ее закрутило, как волчок. Она упала на колени, но он повалил ее на спину и уселся на грудь, прижав ей руки бедрами к телу. Он был очень тяжелым. Таким тяжелым, что она едва дышала. Она умоляюще зарыдала.
– Папа, нет! Не надо!
Но он надавил ей рукой-обрубком на горло, всё еще сжимая другой рукой разбитую бутылку.
– Я должен был догадаться, – прошипел он. – Должен был понять, что это уже есть и в тебе. Она отравила тебя.
Он указал на мать, зрачки которой застыли блестящим пляжным стеклом цвета драконьего шелка.
– Это уже в тебе, – говорил отец. – Ты – гайдзинский мусор. В тебе сидят белые дьяволы. Но я их вижу. Я могу их вытащить…
Он занес бутылку над ее лицом, в дюйме от правого глаза, в радужной оболочке которого отражалось разбитое стекло.
– Папа, нет! – Она замотала головой, крепко сжав веки. – Нет, нет!
А потом он опустил бутылку, чтобы вонзить в глаз.
– Я могу их вытащить…