Они глядели друг на друга через зеркало. Парень мягко улыбнулся и почему-то спросил:
– Зачем в туалете свет днем? Наверное, забыли выключить, – он взглянул на потолок, и Антон машинально последовал за ним взглядом, где действительно ослепительно горела лампа.
И этот резкий белый поток ударил в глаза, разом осветив собой все, проникая в потайные углы памяти, и в этом беспощадном сиянии Антон вдруг увидел. Увидел мертвую Лену, в волосах которой лилии были свежими. А ведь она сняла их, цветы совсем увяли еще за ужином, сморщились, и Лена бросила их на столе. Увидел темную громаду дома и вспомнил, как до этого бежал по дорожке, празднично освещенной гирляндами. А это значит…
– Значит, кто-то уже был там, – выдохнул Антон. – И более того, все видел.
Он искал в зеркале простое, приятное лицо парня с прямым взглядом больших глаз, точь-в-точь таких же, как у отца Валентина.
В коридоре удалялись шаги, Антон кинулся вслед, но, когда он выглянул в коридор, тот был пуст, только луч августовского солнца лежал на паркете узкой сияющей полосой.
Иван Белов
Рядом с тобой
Они рядом живут, на них внимания вроде не обращаешь, боисся их. Да, боисся. Вдруг начнут заново жрать…
1
Кошмар памятного тридцать девятого года окутал Пучеж в середине необычайно жаркого, удушающе знойного лета. Стонала земля, желтели иссушенные поля, редкие белесые облачка ночами сбивались над Волгой стайками паршивых овец и поутру растворялись невесомой обесцвеченной дымкой: слабые, робкие, неспособные забрюхатеть дождем. Старожилы мелко крестились, поглядывая на обезглавленные купола храма Успения Пресвятой Богородицы. С затаенным страхом, шепотом, поминали двадцатый год, въевшийся в крестьянские души голодом, смертью и раззявленными, сгнившими ртами братских могил. Репнинские трясины сочились ядовитым туманом. Люди и животные сходили с ума. В Лунихе корова разродилась теленком о двух головах. Возле Чадуева из подмытого берега просыпалась груда старых, зазеленевших костей и пробитых человеческих черепов. В Крутцах механизатор Семенов пришел с работы, выхлебал щей и неторопливо изрубил топором жену и детей. Когда приехала милиция, он сидел среди трупов и мерно бился головой в окровавленный пол.
Двадцать второго июля город проснулся, наполненный страшными слухами. Ночью на кладбище разрыли могилы. Поговаривали, будто бы изнутри. Брехали, конечно. Три холмика расковыряли, не достав до гробов, без всякого инструмента, лапами или руками. Сперва подумали на волков. Тем летом лесные пожары гнали зверей из чащи к людскому жилью. Хищники с обожженными, покрытыми струпьями мордами безбоязненно резали скот. Версия складная, если бы не одно «но»: на подсохшей глине остались отпечатки босых человеческих ног.
Кладбищенский сторож Егорыч, известный прохиндей и пьяница, руками развел: тихо, мол, было, пташки ночные чирикали, только дворняжка Альмейка после полуночи вела себя странно, жалась к хозяину и жалобно выла, что-то чувствуя в темноте. Среди несознательных, отравленных суеверным мракобесием граждан поползли разговоры про упыря-кровопийцу. Кто-то видел у погоста ожившего мертвеца. Богомольные старушки пророчили содомские кары за надругательства над храмами, святыми мощами, блуд и разврат.
В милиции на это крутили пальцами у виска, подозревая хулиганов и грабителей богатых могил. Но потом случилось и вовсе невиданное: в ночь на двадцать третье напали на фельдшера Фомину, возвращавшуюся домой после срочного вызова. Злоумышленника вспугнули соседи, выскочившие на жуткие крики. Фомина отделалась порванным платьем, рассеченным лицом и кусаными ранами шеи и плеч. Больничной братии велели помалкивать, но утром последний грузчик в порту знал, что Светку Фомину пожрал вурдалак. Ближе к вечеру возле дома фельдшерицы задержали старика Каменева, слывшего в городе колдуном. Добрый дедушка прятал под брезентовым плащом остро заточенный осиновый кол. Логики поведения Каменев объяснить не сумел, закатывал глаза и многозначительно хмыкал. Районный центр затягивало в трясину безумия, страха и подозрений.
Сашка Говоров двигался по улице короткими перебежками, стараясь держаться в тени домов и пыльных развесистых тополей. Солнечные лучи навылет били кружевную завесу листвы, раскаляли грунтовку, жадно заглядывали в окна домов. Над крышами невесомой зыбью струилось знойное марево. Под мышками и на спине проступили темные пятна, воротник затвердел от соли и невыносимо, до крови, натирал разгоряченную, потную шею. К полудню город начинал истаивать куском воска в кузнечной печи. Удушающая жара стелилась волнами тягучего меда. Воздух насытился дымом горящих торфяников и горьким ароматом полыни. Ветер с реки нес рыбой и протухшей водой.
Сашка был человеком в городе новым, три месяца назад приехавшим по комсомольской путевке с чемоданом пожитков, томиком Конан Дойля и большими надеждами. Нет, не диккенсовскими, своими. После армии ему предложили работать в милиции. Тут Сашка и загорелся. Мысль вылавливать бандитов, убийц, расхитителей социалистической собственности и прочих вражин пришлась по душе. Окончил курсы, получил сержантские кубики на петлицы и… из родного Иваново, города большого и неспокойного, был направлен участковым в провинциальный, коченеющий Пучеж. Городишко с населением в пять тысяч человек, речным портом и полным отсутствием преступности как таковой. Никаких тебе банд, ограблений и лихих погонь с перестрелками. Кражи кур, семейные свары, редкие пьяные драки. Рутина и скука. Так казалось, пока не завертелась вся эта страшная карусель.
Двадцать четвертого пропал Васька Коршунов, соседский пацан-третьеклассник, шебутной, энергичный, успевший пару раз обставить Сашку на уличном чемпионате по шашкам. Васька, насвистывая и бренча ведерком, ушел на реку с самодельной удочкой и пропал. Хватились лишь к вечеру. Прочесали берег, подвалы и стройки. Мальчика не нашли. На следующий день толпа сцапала на рынке пришлых цыган. Окровавленных, расхристанных ромалов еле отбили из рук обыкновенно незлобивых, а тут прямо осатаневших пучежских мужиков. В здании милиции выбили стекла. Рьяных активистов скрутили.
По кривоватым пустынным улочкам летела вихрями пыль, и от пустоты этой становилось не по себе. Гнетущее напряжение ползло в раскаленном, застоявшемся воздухе. Город притаился в ожидании чего-то ужасного. Навстречу попалась неловко улыбнувшаяся молодая женщина с пустыми ведрами и гнутой дугой коромысла. Поздоровались и разошлись. В приметы Сашка не верил, но сердце предательски екнуло.
Мимо с треском, громом и криками промчался старый велосипед, облепленный полуголыми, загорелыми до черноты пацанами. Последним семенил серьезного вида мужчина лет шести, придерживая сползающие штаны и взбивая босыми ногами дорожную пыль.
ebooksa