«Не бояться» – это Волгин хорошо усвоил еще в мединституте. Но делать глупости он не умел.
– По нам и так охрана будет стрелять, если заметит. А ты еще и с фонарем!
– Пан доктор, ночью фрицы сами из бараков носу не кажут. И ночью они не стреляют. Вообще стараются не шуметь. Истинно так. Поверьте мне.
И они пошли. Грязь подмерзла, ее покрывал тонкий слой мелкого, будто пепельного снега. Кое-где снег сдуло ветром, открывая кромешную черноту безжизненной лагерной земли. Прожекторов было мало, освещали они только комендатуру, казармы, лаборатории да забор из колючей проволоки под электротоком. Остальное тонуло во тьме. Был ли кто на вышках – этого Волгин различить не мог.
Предприятие было совершенно безумным, и оттого Волгин предпочел следовать рекомендациям поляка, какими бы дурными те ни казались. Шел точно по его следам. Головой старался не вертеть. И все же краем глаза замечал такое, что, поначалу думалось, было лишь причудой утомленного сознания… Вот к груде мусора возле кухни побежала крыса – здесь крысы кишели повсюду. Но не добежала. Посреди вылизанного ветром голого черного клочка земли будто прилипла к чему-то. Раздался пронзительный писк – и крыса начала погружаться в землю, будто тонуть в грязи, хотя было морозно, грязь смерзлась в камень. Вот крыса и вовсе исчезла. Вот то же повторилось с другой крысой. А вот неподалеку от ограды погружается в землю дохлая ворона… Волгин зажмурился, открыл глаза. Больше надо спать. Больше надо есть. Недаром Ленька строго следил за тем, чтобы Волгин не отдавал свой удвоенный паек пациентам – «Вам нужны твердые руки, Гавриил Алексеич…»
Подошли к новым, кирпичным, недостроенным баракам. Эти стены без кровли, с зияющими тьмой окнами, стояли так, еще когда Волгина только привезли сюда из сортировочного лагеря для военнопленных. С тех пор ничего тут не изменилось. Вильчак забежал в дверной проем, поманил за собой. Волгин зашел, только сейчас разобрав, что же поляк всю дорогу бормочет себе под нос. Вильчак молился. Читал «Отче наш» на латыни. По кругу.
В недостроенном бараке возле стены лежал связанный по рукам и ногам немецкий солдат. Эсэсман из охраны. Рот у него тоже был завязан, дико блестели в свете фонаря глаза, полные живого, умоляющего, человеческого ужаса.
– Ты совсем рехнулся? – зашипел Волгин на поляка. – Этот тут еще зачем? Хочешь, чтобы нас обоих с утра повесили на плацу?!
– Это то, на что мы обменяем лекарства, – спокойно пояснил Вильчак, говоря об эсэсмане так, словно тот был просто крупногабаритной вещью. – Его не будут искать. Тех, кто пропал ночью, не ищут. Я вам говорил, пан доктор: не удивляйтесь. Этим способом мы уже достали оружие. Достали еду. Достанем и лекарства. Берите его за ноги, пойдем.
Лекарства, повторил про себя Волгин. Мне нужны лекарства. Наплевать на все остальное, я врач, меня ждут пациенты! Волгин поднял немца за ноги и пошел следом за Вильчаком во тьму. Фонарь высветил промерзшие горы земли, какое-то чуть ли не бетонное заграждение в ржавой колючей проволоке, стальную дверь, мощный замок, который поляк отомкнул висящим на шее, под одеждой, ключом, – и ступени, ведущие вниз. Каменные. Неровные. Что за чертовщина, зачем лагерному бараку подвал?
– Это вход в подземелье, – вполголоса пояснил Вильчак. – На него наткнулись, когда строили барак. Несколько строителей погибли. Там, внизу, сущий лабиринт. Век шестнадцатый, судя по сводам. Когда-то тут стояли дома, их сожгли, видите, на камнях сколько копоти? Давным-давно. А подвалы остались. Нам туда, пан доктор.
Крутая винтовая лестница. Странное эхо от шагов, гулкое, глубокое, влажное, будто спускаешься в чью-то огромную глотку. Прыгающий свет фонаря выхватывал надписи и символы на плотной кладке стен.
– Что это за место? – спросил Волгин, с трудом удерживая отчаянно выгибающегося связанного солдата.
– Здесь жили алхимики. Это их знаки. В подземелье была лаборатория. Надо сказать, в своих лабораторных опытах они продвинулись несравнимо дальше, чем наш доктор Шпехт…
От ледяной иронии Вильчака почему-то сделалось жутко, хотя Волгин был отнюдь не из пугливых. Ни разу за весь год пребывания в этом лагере Волгин не обращал внимания на слухи, гулявшие среди пациентов. Даже не прислушивался особо, когда больные стращали друг друга россказнями о том, что на территории лагеря в любом месте можно провалиться под землю. И что немцы специально оставляют мертвецов, не хоронят, – тела, мол, сами погружаются в землю, а отчего трупы предварительно наполовину сжигают – так, мол, земля охотнее принимает подношение… Никогда Волгин не задумывался о происхождении подобных баек. В концлагере и так хватало ужасов, особенно на его врачебную долю. Некогда было думать о чем-то еще.
Стены раздвинулись и пропали в темноте. Неясно, насколько обширным было подземное помещение, – Вильчак вдруг быстро прикрыл фонарь рукой, и света хватило лишь на то, чтобы различить участок пола из каменных плит и край какого-то круглого резервуара, похожего на небольшой бассейн или огромный колодец.
– Пришли, – сказал Вильчак и поставил фонарь на пол.
– И что дальше? – Волгин в растерянности заглянул в резервуар – и отшатнулся, опережая возглас поляка: «Осторожней, пан доктор!» Резервуар был до самых краев полон тьмой – но не обычной темнотой, отсутствием света, а некой беспросветно-черной, явственно шевелящейся субстанцией. Она перетекала сама в себя, тихо вздыхала,
– Боже правый, что это?..
– Это апейрон. Первоматерия, пан доктор, – до дикости спокойно объяснил Вильчак. – Неопределенность и беспредельность. То, из чего исходит все сущее в материальном мире, и во что все возвращается. Обычно любое вещество не задерживается в этом переходном состоянии, ибо апейрон есть вечное движение, но алхимикам удалось его зафиксировать. За что они, скорее всего, поплатились жизнью.
ebooksa