Художник
– Положи карандаш!
Вот так, коротко и доступно.
Хорошо, что голос не дрожит.
И рука с пистолетом не дрожит.
Не дрогнул бы палец на курке, если, не дай Бог, придется… Мне не случалось убивать двенадцатилетних пацанов, но может выйти, что сейчас – либо он, либо я.
Сидевший за массивным письменным столом Толик обернулся ко мне, посмотрел большими голубыми глазами на полузнакомого вооруженного мужика и неожиданно улыбнулся. Легкой такой белозубой улыбкой, совершенно безмятежной, будто и не на Толика направлено дуло старенького «ПМ».
– Здрасте, дядя Саша. А мне и не страшно вовсе. Знаете, я о чем думаю?
– О чем?
Хорошо, давай поговорим. Пока что главное – чтобы рука твоя не сделала последнего движения, вот тогда выйдет как-то не очень хорошо. Может, с тобой. Может, со мной. Тут уж кто раньше успеет.
Кстати, когда ты сидишь вполоборота ко мне, очень неудобно следить за твоей правой рукой. Ну почему же ты не левша – было бы спокойнее…
– Мы сейчас с вами похожи на двух самураев. Знаете, как они в Японии на мечах иногда дрались? На одно движение, кто раньше выхватит меч и нанесет удар. Мне Витькин брат рассказывал, Геныч, он на японское фехтование полгода ходил. Вот и мы сейчас – кто быстрее. Похоже, правда?
Я медленно кивнул.
– Похоже, Толя. Ты совершенно прав. А сейчас – положи карандаш, и мы с тобой еще поговорим. Хочешь – про самураев, хочешь – про что-нибудь другое.
– Не-а.
Толик снова улыбнулся.
– Бросьте пистолет, дядя Саша. Вот тогда и будем разговаривать.
Пат. Мне так не хочется выяснять, кто из нас проворнее. Тем более, что, если выиграет мальчик, для него ничего не изменится. А если окажусь быстрее я, светит мне отправляться по этапу, трубить срок за убийство. Даже если я расскажу все без утайки в нашем суде, который, как известно, самый гуманный в мире, кто мне поверит? Разве что удастся по «дурной» статье отмазаться.
Надеюсь, Толик не слышит, как у меня колотится сердце?
В нашем провинциальном городке про Толю Девяткина знали все. Еще бы, о художнике-вундеркинде писали в газетах и рассказывали по телевизору и радио. В шесть лет он лишился отца, тот пропал без вести. Мать Толика (кстати, она, как и сын, рисовала, но в ее творческой манере не было ничего особенного – разве что в выходные дни подрабатывала летом в парке, рисуя за небольшие деньги мгновенные шаржи на подвыпивших горожан) говорила, что муж, как обычно, ушел утром на работу – и домой уже не вернулся. Его искали, но не нашли – такое встречается сплошь и рядом, что поделаешь. Однако три года спустя мать тоже пропала, и тоже – с концами. Мальчик остался на попечении старой тетки, глухой, подслеповатой и, по словам некоторых, немного не в себе.