Остров Смертушкин

Поэтому сейчас, когда физическая реальность стала еще более пугающей, чем преследовавшие ее образы, Настя изо всех сил старалась собраться и не сорваться. Она знала, что если начнется истерика, она не сможет самостоятельно остановиться. Вот такая странность – у нее был довольно развитый «внутренний наблюдатель», который даже в самые кризисные моменты умел «ловить» и фиксировать ту реальность, в которой у самой Насти никак не получалось утвердиться окончательно.

Настя понимала, что она остается такой спокойной отчасти благодаря порции лекарств, которые сестра заставила ее принять перед выходом из отеля.

Настя еще спорить пробовала.

– Ты же знаешь, я принимаю эти таблетки только на ночь. Сейчас я в порядке. Не хочу, от них в голове мутнеет.

Но Лариса была непреклонна:

– Впереди столько ярких впечатлений! Мы же не хотим, чтобы у тебя случилась паническая атака в открытом океане, правда же?

В конце концов, Настя нехотя согласилась. Но надолго ли хватит этого искусственного покоя? Получится ли у нее удержать себя в руках самостоятельно? Она кожей чувствовала, что нельзя демонстрировать панику, что надо держаться тише воды ниже травы, и только тогда у нее будет шанс выжить. Она вспоминала, как Юрий Климентьевич учил ее глубокому дыханию йогов. Надо представить, что твое тело – это сосуд, который при каждом вдохе медленно до краев наполняется воздухом. Сначала надо наполнить воздухом живот, затем легкие, потом горло. И медленно-медленно выдыхать, тогда разум успокаивается, а сознание становится ясным.

У Насти было богатое воображение, но очень скучная жизнь. Общение – только с родственниками, врачами и учителями, которые приходили несколько раз в неделю, потому что Настина мать никак не могла распрощаться с амбициями о том, что однажды дочь выздоровеет и будет жить «как все». Настя никуда не выходила одна, даже в магазин. Всю жизнь над ней тряслись, словно она сделана не из плоти и крови, а из хрусталя. Если вывозили отдыхать – только в неврологические санатории.

Поездка с сестрой на острова – это было первое в ее жизни настоящее путешествие. И вдруг такое…

Настя видела, как Ларису куда-то поволокли. Она точно знала, что сестра еще жива. Но знала и то, что смерть уже дышит в растрепанный белокурый затылок Лары, которая была настолько сосредоточена на самой себе, что никак не могла заметить соседства с Бездной.

– А почему бабушка Софьюшка никогда с нами чай не пьет? – спросила однажды пятилетняя Настя у испуганной матери. Бабушка Софьюшка померла за много лет до Настиного рождения и никогда в доме не упоминалась.

– Что ты, доченька, нет у тебя никакой бабушки, – возразила мать, чуть не пролив горячий чай себе на колени.

Женщина боялась не по-детски ровного характера младшей дочери, ее рассеянного старческого взгляда, вечно хмурого лба и активного сопротивления любой попытке привнести в ее жизнь простые детские радости, вроде покупки новой куклы или похода в летнее шапито с клоунами и клубничной сахарной ватой. Все это Настя с самого детства отвергала, предпочитая любым развлечениям сидеть у окна и рассматривать меняющееся небо, едва заметно раскачиваясь и улыбаясь своим мыслям, которыми она ни с кем не делилась.

Матери не хотелось верить, что с Настей что-то не так. Ей было трудно растить одной дочерей, а тут еще непонятная болезнь младшей…

– Бабушка Софьюшка тебя не простила, – глухо, по-бабьи вздохнула Настя. – Трудно ей сейчас, мертвенькой. Обида ее на земле держит.

– Немедленно замолчи! Кто тебя научил этим глупостям? Неужели Лариска? – хлопнула мать по столу ладонью.

– Бабушка сама рассказала, – спокойно, как будто издеваясь, ответила дочь. – Она говорит, ты ее по щекам била. Бабушка Софьюшка уже почти умерла, лежала в постельке. А ты садилась на краешек кровати, чтобы удобнее было ее с ложечки кормить. Но кормила манной кашей, которую Софьюшка не любила. А однажды бабушка кашу выплюнула, а ты ее по щеке ударила. Зачем так сделала, мама?

Женщина похолодела. О том, что рассказала Настя, никто не мог знать. Не было свидетелей. Ее мать, Софья, умирала долго, последние два года пролежала в постели точно мумия. Когда стало ясно, что Харон уже подал для нее свою лодку, маленькую Ларису отослали к родственникам в Киев, а нанятую сиделку уволили. Настеньки тогда еще и на свете не было.

Последние дни она провела с матерью одна. Думала – попрощаться по-человечески. Но не рассчитала силы. Мать нужно было мыть, переворачивать с боку на бок, несколько раз в день менять постельное белье и пеленки, варить для нее протертые супы и жидкие сладкие каши, читать ей вслух, проветривать комнату, обрабатывать кожу мазью от пролежней. При этом сознание матери было мутным, взгляд – тусклым, на обращенные к ней слова она никак не реагировала и вела себя так, словно уже была мертва, а этого никто не заметил.

В один из дней женщина не выдержала, сорвалась, за что потом годами себя поедом ела. Выдалась бессонная ночь, она так устала, глаза словно колючий песок припорошил, и эту злополучную манную кашу она сварила случайно, перепутала упаковки. И когда старушка вдруг резко вскинула голову и плюнула прямо дочери в лицо, та не выдержала. Это было даже не осознанное действие, а инстинктивная защита – рука взметнулась и со звонким шлепком опустилась на щеку матери. Она потом плакала, просила прощения, целовала пергаментную кожу на отощавших руках. Старушка ничего не ответила – она уже мало что понимала, не узнавала родных.