– Да, Селина, здравствуйте, – ответил он.
– Простите, что беспокою вас вечером, но мой отец поранился и нуждается в помощи врача.
– О, мне очень жаль, – ответил он, и, странное дело, в его голосе я не услышала никакого тепла.
– Его избили, сильно. Ему нужно зашить рану. Вы можете сделать это у нас? Или, если это неудобно, можем ли мы прийти к вам?
– Селина, – ответил он после долгого молчания, и у меня упало сердце, – мне очень жаль, но сейчас так поздно, и дело в том, что я… страшно занят. И…
– И что? – воскликнула я. Слезы жгли мне глаза. Доктор Беннион каждый день проходил по улице Клер от своей квартиры до клиники. – Вы видели звезду, да?
– Я не понимаю, о чем…
– Все вы понимаете, – сказала я. – Это все понимают.
– Селина.
– Не думайте, что я не понимаю, доктор Беннион. Просто… Я думала, что вы лучше других знаете, что происходит. Но я вижу, что ошибалась.
Папа занервничал и жестом велел мне положить трубку.
– Прощайте, доктор Беннион. – Я со стуком швырнула трубку, подошла к софе и рухнула рядом с папой.
– Девочка моя, – сказал папа, покачав головой, – я знаю, что ты огорчена, но не надо так разговаривать ни с доктором Беннионом, ни с кем-то еще, понятно? – Он перешел на шепот: – Мы должны быть осторожными – а теперь еще больше прежнего.
Наши еврейские корни всегда были проблемой, но не слишком серьезной. В конце концов, папин отец был французом, и мы тоже французы.
– Мы французские граждане, – сказала я папе. – Они не имеют права…
– Мы действительно французские граждане, – согласился он, но теперь это не имеет значения. Очевидно, они знают правду о моей бабке. Вероятно, кто-то на нас донес.
Выяснять, кто это сделал, было бесполезно. Рана у папы до сих пор кровоточила.
– Тебе нужна помощь, – сказала я. – Кто-то должен зашить твою рану. Подожди, я знаю, к кому обратиться. Ты помнишь женщину, живущую внизу? Эстер. Она сиделка. Может, она нам поможет.
Папа неуверенно посмотрел на меня.
– Ей можно доверять?