– Я там тоже был, – напомнил Никита. – И со мной все в порядке.
– Тогда не знаю. – Зимин пожал плечами. – Но мне до крайности любопытен этот случай. Если не возражаешь, я оставлю себе парочку экземпляров на опыты.
– Да хоть все! – великодушно разрешил Никита.
– Все не нужно. А вот от бутылки коньяка я бы не отказался. Так сказать, для успокоения расшатанных нервов.
– Будет тебе коньяк, – пообещал Никита. – А птичек я тебе все-таки оставлю всех, на всякий случай!
Уходил Никита под аккомпанемент возмущенных Вовкиных воплей, но голова его в тот момент была занята уже совсем другим.
Не то чтобы он планировал это заранее, просто как-то само собой получилось, что Никита снова оказался перед Эльзиным домом. Вот только поднялся он не на пятый, а на четвертый этаж, деликатно постучался в массивную железную дверь. Когда-то давно эта дверь была совсем другой, оббитой черным дерматином, с узором, выложенным шляпками медных гвоздей. Но те времена давно ушли, возможно, как и баба Сима… Не открывали долго, и Никита уже решил, что нужно уходить, когда наконец щелкнул замок. На пороге стоял крупный мужчина с красным, распаренным лицом и стекающими с лысой макушки каплями воды.
– Вам кого? – спросил он, протирая лысину банным полотенцем.
– Мне бы Серафиму Аскольдовну. – Сказал и сам тут же понял, насколько бессмыслен этот внезапный порыв.
– Бабушка умерла. – Мужчина перестал вытираться. – Три года уже как. А кто спрашивает?
– Это уже не важно. Простите. – Он уже собрался уходить, когда мужчина вдруг сказал:
– Если вас зовут Никита, то все еще важно.
Никита замер.
– Да, я Никита.
– А фамилия? Бабушка сказала, что вы придете, велела обязательно спросить фамилию.
– Никита Быстров моя фамилия.
– Входите! – Мужчина распахнул дверь, а сам исчез в глубине квартиры. Отсутствовал он недолго. – Вот это вам! – В руке он держал конверт.
– Что это? – Конверт Никита взял.
– Это письмо. Бабушка, когда умирала, велела передать.
– И вы хранили это письмо три года?