Не помогло. Да и с чего бы? Вороны сорвались с веток, все разом, черной каркающей тучей. Сорвались и понеслись вниз. Сотни, если не тысячи острых когтей и клювов… Апокалипсис в худшем своем проявлении. Никита только и смог, что навалиться сверху на Эльзу, прижать к земле, прикрыть собой от пернатой братии. И в этот самый момент Эльза пришла в себя. Полыхнули зеленым, каким-то нездешним светом глазищи, искривились бледные губы, зашептали что-то непонятное, бредовое. А рука с колечком поднялась вверх, прямо раскрытой ладонью к небу. Так тянет ладошку с рассыпанными на ней хлебными крошками ребенок, когда собирается покормить воробьев или синичек. Вот только на ладошке нет крошек. И воробьев с синичками нет. А те, что есть, куда страшнее и опаснее. Еще мгновение, и все… сколько нужно ударов клювом, чтобы раскроить человеку череп? Никита зажмурился, приготовился умереть смертью хоть и героической, но все равно идиотской.
В маковку и в самом деле клюнули, но как-то вяло, будто задели по касательной. И спикировало что-то сначала на голову, потом на плечи и спину. Спикировало, а потом повалилось на землю. С неба падали птицы. Черный дождь из мертвых птиц. Дождь из птиц, припорошенный черным снегом из перьев. Вороны умирали на лету, сначала застывали в воздухе, парили несколько мгновений, а потом падали, падали… Через минуту вокруг них с Эльзой образовался целый холм из мертвых птиц. Ближайший к Никите холмик зашевелился, и на свет божий из-под тел поверженных врагов, мотая башкой и отфыркиваясь, выбралась Зена, глянула на Никиту, мяукнула что-то на своем, кошачьем. А он все никак не мог прийти в себя от того, что увидел, от того, что только что пережил, а особенно от того, к чему готовился и что не случилось благодаря какому-то удивительному стечению обстоятельств. Вот только обстоятельств ли?
– Ты как? – Он спихнул с себя птичий трупик, посмотрел на Эльзу. – Ты в порядке?
В порядке ли? Да как-то вот так сразу и не скажешь. Глаза закрыты, дыхание частое, кожа бледная, с испариной. Лежит себе, никого не трогает. Колечко на безымянном пальце самое обыкновенное, камешек и не черный, и не зеленый – серенький такой камешек. Даже стыдно даме дарить такое безобразие. И у кого из них глюки?.. И что случилось с птичками? Что-то ведь определенно случилось, вон и кровь на клювах, как у их ночных собратьев. Но это потом! Сейчас бы побыстрее добраться до дома, а то мало ли что.
Впервые за эти безумные два дня Никита порадовался, что Эльза так мало весит, потому что мало радости в том, чтобы тащить по бурелому и подлеску бесчувственное тело. Идти решил к машине, так ближе. Дошел быстро, всего за пять минут. Погрузил Эльзу на заднее сиденье. Кошка Зена запрыгнула сама, приглашения ждать не стала. Запрыгнула Эльзе на грудь, заурчала. А Никита тут же задраил все люки. От греха подальше. И завел мотор.
Никопольский ждал их на крыльце. В одной руке у него была чашка с кофе, во второй мобильный телефон. Взволнованным он не выглядел.
– Вы ее нашли, – произнес он скорее утвердительно, чем вопросительно.
Никита ничего не ответил, принялся извлекать Эльзу из машины. Получилось бы быстрее и ловчее, если бы процессу не мешала Зена.
– И кошку тоже.
– И кошку, и чертову тучу птичек.
– Я видел эту тучу. У вас что-то на плече, господин Быстров.
На плече у него была дыра от вороньих когтей и запекшаяся кровь. Ничего нового, прошлой ночью он это уже проходил. Врач-эпидемиолог сказал, ничего страшного, инфекции нет, значит, можно жить дальше. Но сначала было бы неплохо поесть.
Никита внес Эльзу в комнату, уложил на кровать, подумал мгновение, а потом все-таки привязал.
– Это для ее же пользы, – сказал он Зене. – Хватит носиться по лесам.
Кажется, кошка с ним согласилась, вздохнула совсем по-человечески. Носиться по лесам ей, видимо, тоже не особо нравилось.
Перед тем как пройти на кухню, Никита принял душ, натянул свежую футболку. Подумалось, что, если так пойдет и дальше, никаких футболок не напасешься. Валить нужно из этого медвежьего угла.
Никопольский колдовал у плиты. И ведь в самом деле колдовал, потому что обалденный запах жареного мяса разносился по всему дому. Даже кошка Зена предала хозяйку, явилась на кухню и сейчас с неискренне равнодушным видом сидела у двери.
– Она могла умереть. – Никита уселся на стул, подпер кулаком подбородок. – Там, в лесу.
– Но ведь не умерла, – сказал Никопольский, не отрываясь от своего занятия. – Мой клиент выбрал вас именно потому, что вы как никто другой знаете свое дело.
– Мое дело – лечить людей.