– Это было… – начал он.
– …точно к несчастью, – закончила она.
Он в ответ расхохотался, коротким мягким смешком, от которого ее щекам сразу сделалось жарко.
– Ты правда хотел, чтобы я пришла снова?
– Правда, – ответил он, фыркнув.
Она застенчиво улыбнулась. Смяв цепочку в кулаке, она выкинула ее куда-то в сторону ручья.
– А знаешь, – сказал он, беря ее руку и возлагая себе на плечо. – Когда ты положила руку мне вот сюда, я подумал, что ты хочешь меня поцеловать.
Тут жарко стало уже всему лицу.
– Возможно, я жалею, что не сделала этого.
– Тогда еще не поздно, – возразил он.
Губы у него были кислы на вкус, но поцелуй – очень теплый.
Когда Томаса добралась до дома, небо уже порозовело, а на деревьях начали орать птицы. Эва уже проснулась – она сидела за столом и завтракала яичницей. С виду она была совершенно здорова.
– Ты где была? – спросила Роза, наливая ей еще одну чашку. – И где твой кулон?
Томаса пожала плечами.
– Должно быть, потеряла.
– Поверить не могу, что ты где-то шлялась всю ночь, – Эва заговорщически улыбнулась сестре.
– Мананамбаль, – прошептала Роза себе под нос, возвращаясь на кухню.
Томаса чуть не спросила, что она имеет в виду, но вовремя осеклась. В правде сейчас смысла было не больше, чем в чьих-нибудь выдумках.
У себя, наверху, Томаса вынула из ящика шкафа раздавленный тамариндовый стручок. Как он там сказал в первую встречу: тот, кто съест это, полюбит тебя? Она поглядела в зеркало, на свое родимое пятно, яркое, как кровь, на исцелованные губы, на расползающуюся по физиономии совершенно неуместную улыбку.
Тщательно счистив скорлупу, она высвободила уже подсохший плод из сетки жилок. Кусочек за кусочком она отправила в рот сладкую коричневую мякоть и проглотила.